Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

А впервые тоска пробралась в мою душу, когда, вернувшись с допроса, я не увидел в камере парикмахера. Спросил у охранника, что с Камо, но не получил ответа – охранник только осклабился и закрыл дверь. Доктора и студента Демиртая тоже не было. Их я не видел уже два дня. Возвращались ли они в камеру, пока я был на допросе? Смогли ли немного отдохнуть и поспать? Никакого знака они мне не оставили. Пустой бидон стоял все в том же углу, где и раньше. Я ощупал стены и дверь – свежих пятен крови не было. Камера напротив тоже стояла пустая. Я бросил пуговицу в щель под дверью, но отклика не последовало; несколько минут я простоял на здоровой ноге у двери, глядя в прорезь, но Зине Севда не появилась.

Издалека, из-за стен, коридоров и железных дверей, донесся звук выстрела. Вроде браунинг. Выстрел раздался снова, и я понял, что не ошибся. Встал с пола, держась руками за стену. Добрался до двери, волоча изувеченную ногу, словно мешок с камнями. Заглянул в прорезь, надеясь хоть что-то увидеть. В коридоре было пусто. В белом электрическом свете – ни тени, ни дыхания. С какой стороны донесся выстрел? Кто стрелял?

Мне в голову пришли два варианта. Когда я последний раз видел Доктора, он говорил: «Хорошо бы умереть». Может быть, это он? Или простодушный Демиртай? Вспыльчивый Камо? Упрямая Зине Севда? Если кто-то из них, воспользовавшись удобным случаем, выхватил у следователя пистолет, далеко ли он мог уйти, не зная, как выбраться из лабиринта коридоров?

Второй вариант был лучше: в Стамбуле наверху о нас не забыли. К тем нашим товарищам, которым удалось выбраться из Белградского леса, присоединились другие. Они поклялись положить конец боли, освободить мучеников. Это они шли нам на помощь. Среди них были сын Доктора и Мине Баде.

Выстрелы загремели снова, один за другим. Браунинг, беретта, вальтер, смит-вессон. Я мог различить их по голосам так же легко, как диких животных из лесов на горе Хаймана, близ которой прошла вся моя жизнь. Я напряг слух. Потом вспомнил, какие раны может нанести человеку пуля, и встревожился.

Что сейчас происходит с моими друзьями? Живы они или мертвы? Впрочем, одно здесь не исключало другого. Когда я не видел своих друзей, они были сразу и живы и мертвы, дышали и бездыханными валялись на полу. Стены, разделяющие нас, делали обе возможности равновероятными. То же относилось и к стрелявшим. Товарищи, с боем прорывавшиеся к нам на помощь, одновременно были врагами, решившими нас убить. Больше я ничего не знал. А раз не знал, то все варианты выглядели одинаково возможными. То же самое касалось нашей камеры в восприятии живущих наверху. Узнав о наших страданиях, опечаленные стамбульцы допускали сразу два варианта. Может быть, мы живы, а может, умерли. Может быть, мы еще дышим, а может, бездыханными валяемся на полу.

Я вообразил себя человеком, пребывающим наверху. Взглянул на себя его глазами и растерялся, почувствовав, что одновременно и жив и мертв.

Пока я замер, завороженный, словно ночной мотылек, белым электрическим светом, звуки выстрелов смолкли. Вернулась прежняя тишина. Но я продолжал стоять на одной ноге, как будто ждал, что вот-вот кто-то появится в коридоре. Чтобы не упасть, вцепился в край прорези. Закрыл уставшие от света глаза. Потом я услышал, как в глубине коридора кто-то стучит в дверь своей камеры. Раздался крик:

– Дежурный!

Кому-то в той камере понадобилась помощь.

– Дежурный!

Я прислушался, ожидая уловить шаги охранника. Сейчас он встанет со стула, выйдет в коридор и двинется по нему, впечатывая каблуки в бетонный пол. Остановится у той камеры, в которой кричали. Отодвинет засов, распахнет дверь, начнет орать. Но охранник не шел. Не вставал со стула, не впечатывал каблуки в пол. Крик из камеры в глубине коридора остался без ответа. Коридор, снова погрузившийся в безмолвие, был бездонно пуст. Я так утомился, что не мог больше стоять, – прислонился спиной к стене, медленно сполз на пол, сел, расставив ноги в стороны, и глубоко вздохнул.

Тут я заметил, что из носа у меня течет кровь. Поднял тряпку, валявшуюся на полу, вытер.

Спать не хотелось. Хотелось есть. От жажды пересохло в горле.

«Чем смотреть на стену, – подумал я, – лучше побеседую с Доктором». Достал из пустого кармана табак. Скручивая потрескавшимися пальцами цигарку, решил заглянуть к Доктору домой и поговорить с ним на его любимом балконе, откуда открывается вид на Босфор. И вот мы уже там. Я протянул Доктору толстую самокрутку, свернул себе такую же. Взял со стола зажигалку, дал прикурить Доктору, закурил сам. Задержал в легких дым, а потом выпустил его в синее-синее небо, какое редко увидишь в Стамбуле в начале зимы. Постарался выбросить из головы мысли о недавних выстрелах и стал слушать доносящиеся снизу автомобильные сигналы, гудки пароходов и крики чаек.