Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

Подняв голову, мы смотрели в потолок и пытались вспомнить, состоит ли из повторений жизнь в том Стамбуле, что наверху. Прилавки на базарах, голуби близ мечетей, голоса детей, выходящих из школы, – одинаковы ли они на европейском берегу и на азиатском? Одинаково ли течение Босфора во всех прибрежных районах? Все ли новорожденные одинаково кричат, все ли старики, умирая, испускают одинаковый последний вздох? Мы думали о смерти. Похожа ли одна смерть на другую, повторяют ли они друг друга?

– Зине Севда подошла к прорези, вас зовет, – сказал Демиртай.

– Обоих?

– Да. Она хочет с вами поговорить.

Я помог дяде Кюхейлану встать, и мы вместе сделали два шага к двери. Прищурились, привыкая к свету из коридора. Увидев Зине, радостно улыбнулись, словно узрели собственную дочь.

– Как ты? – написал дядя Кюхейлан.

– Хорошо. А вы?

– Мы тоже, доченька.

Заплывший левый глаз Зине сильно распух, синяков на лице прибавилось. Трещина, рассекшая нижнюю губу, стала заметнее. Шея была черной от грязи, сальные волосы прилипли к ней. Девушка внимательно оглядела меня, словно подсчитывая раны на моем лице:

– Доктор, а ты как?

– Я-то в порядке, а вот тебе после допроса нужен покой. Ложись, поспи.

Не дождавшись, пока я допишу свой ответ, Зине Севда быстро начала чертить в воздухе новый вопрос:

– Вы рассказываете друг другу свои тайны?

– Нет, – ответил я.

Дядя Кюхейлан и Демиртай кивнули, подтверждая мои слова.

– Уверены? – спросила Зине Севда.

– Что ты хочешь этим сказать?

Что она хотела сказать?

Время, свободное от пыток, мы проводили во сне, за разговорами или молча трясясь от холода. Рассказывали о своих мечтах, творили себе собственное небо. И берегли друг от друга свои тайны, как бережет их Стамбул.

– Доктор, – написала Зине Севда. Ее палец на мгновение нерешительно застыл в воздухе. – Следователи знают твою тайну.

Мою тайну?

Я сглотнул. Закрыл глаза, ноющие от света, протер их и снова открыл.

– Как они могли узнать?

– Ты сам рассказал.

– Нет, на допросах я ничего не говорил.

– Не на допросе, в камере. Среди вас оказался их человек. Ему ты и рассказал.

– Что ты говоришь, доченька?

Что она говорила?

Зине Севда терпеливо выводила в воздухе слово за словом:

– Во время пыток я потеряла сознание, потом пришла в себя. Следователи положили меня у стены, а сами разговаривали. Я слышала их разговор. Вчера один заключенный, пока его вели на допрос, сорвал с глаз повязку, выхватил у охранника пистолет и наугад открыл огонь. Потом побежал по коридорам, сам не зная куда. Далеко не ушел. Его взяли в кольцо и без колебаний застрелили. Мы вчера слышали эти выстрелы.

Зине Севда ненадолго остановилась, желая убедиться, что мы прочитали написанное ею, и продолжила:

– Мои глаза были завязаны, Доктор. Я не видела их лиц. Они думали, что я без сознания. Пили чай, курили. Потом упомянули в разговоре тебя. Один из них рассказал, как говорил с тобой и завоевал твое доверие. А потом выложил и то, что выведал у тебя.

Выведал?

– Что же он у меня выведал?

– Что ты не настоящий Доктор…

Я медленно отошел от прорези. Добрел до противоположной стены и замер на месте, словно ребенок, который видит кошмарный сон, но не может даже закричать.

– Знают, – шептал я сам себе. – Боже мой, они знают…

С трудом переступая ногами, я вернулся к двери.

– И еще кое-что, – продолжила Зине Севда. – Они говорили о девушке по имени Мине Баде и о том, что человек, в которого она влюблена, не ты. Мине Баде любит другого Доктора.

Я уже не в силах был двинуться с места. Опустился на пол там же, где стоял. Обхватил руками голову. Рубашка казалась мне тесной, и я одну за другой оторвал пуговицы. Дядя Кюхейлан ухватил мои запястья и прижал меня спиной к стене. Я попытался высвободиться, но он только усилил хватку.

Что же это со мной стряслось?

Я слышал, что в жизни есть три вещи, которые нельзя вернуть. Какие? Выданная тайна – одна из них или нет? Мне захотелось обратить время вспять и вернуться – нет, не на месяц или год назад, а в далекую-далекую эпоху, когда человек еще не был человеком, когда мир не знал насилия. Какая прекрасная была тогда жизнь! Мир не ведал тревог. Боль не составляла основу бытия. Человеку хватало взглядов и прикосновений. Никто не вел учет рождений, не вторгался в естественный порядок смертей. И не было нужды в тайнах.

– Мы не доносчики, – слабым голосом произнес Демиртай. – И мы даже не знаем твоей тайны, нам нечего выдавать. Так ведь, дядя Кюхейлан?