Евгений Белянкин - Танец любви

Однажды он вдруг заявил, что Глеб не хотел, чтобы он был с ними. Глеб хотел, чтоб он был как можно дальше от него…

— Ну что ты говоришь, Дима?!

— Потому, что я сильнее люблю тебя. Сильнее… А он этого боялся. Понимаешь, Маша, он всегда боялся меня и делал все, чтобы как можно дальше оттеснить от тебя…

Маша не верила своим ушам: что с Димкой? Какой-то психоз, что ли…

— Глебу сейчас плохо. Если он живой, то он думает о нас… А мы за его спиной несем глупости.

— Только сейчас, когда его нет, я могу сказать правду. Да, он мой друг… Но я люблю тебя! Почему он сделал все так, что я оказался в стороне, и не с тобою…

Маша, закутываясь в шерстяной платок, спрашивала себя: «Зачем он? Зачем?»

— Ну что тебе надо, Димка?

— Мне ничего не надо. Хочу, Маша, справедливости.

— В эти минуты, когда мое сердце сжимается от горя?

— Может быть, я действительно негодяй. Бог простит меня! Потому как, приехав сюда, я вдруг понял все, что должен был понять: я во многом несчастен по вине Глеба…

— И по моей вине? — Маша дрожала. Она готова была вот-вот заплакать.

— Не знаю. Я люблю тебя сейчас страшнее, чем раньше. Понимаешь, страшнее… чем раньше!

— Тебе не надо было бы приезжать сюда, Димка! Это я виновата. Я должна была отговорить Глеба, чтобы ты не приезжал. Ты мучаешь себя прошлым, меня мучаешь… А что можно вернуть из прошлого, когда все уже состоялось?

Димка чувствовал, как «кошки скребли» в груди. Он со сладострастием сказал:

— Я виноват, Маша. Мне не надо бы наизнанку выворачивать то, что ушло с моей молодостью. Вся ваша жалость ко мне, она глупа, как глупы мы все. Я разочаровался в своей жизни. Только ты можешь спасти меня… Только ты!

— Зачем так! — Маша заплакала и ушла на кухню.

Димка стоял в нерешительности. Потом, напялив пиджак, вышел во двор. На заставе шла смена нарядов. Он слышал знакомые команды. На душе как-то полегчало. Постоял у вольера с собаками. Они были возбуждены, но быстро успокоились — от Димки тянулся свой, заставский запах…

Тем временем на заставе появился Раджаб. В канцелярии он был наедине с Ахметзяновым. Но начальник заставы увидел в окно Разина. Он приказал дежурному позвать его.

Разин без обиды пришел в канцелярию и, увидев Раджаба, догадался, что, видимо, от Глеба есть какие-то новости.

— Ну вот, Раджаб утверждает, что Глеб все же у Махмуда, — доверительно сказал Равиль.

— Ручаюсь головой, что он у Махмуда, — подтвердил оживившийся Раджаб.

— Есть ли возможность освободить его? — Разин скромно сел в уголок.

Раджаб подумал.

— Всякое бывает. Скажу одно, что у Махмуда нет привычки отправлять в Афган. Старший лейтенант здесь, в горах… И это вселяет надежду. Думаю, с помощью Аллаха Махмуд будет вынужден его отпустить… Зачем ему осложнять отношения с пограничниками?!

— Но он же захватил? — скривился Разин.

— Не он захватил… Захватили его боевики. У нас здесь две власти. Власть полевых командиров — они коротки на расправу. Махмуд — семь раз подумает, один раз решит…

Разин несколько дней ночевал на заставе. Маше он сказал, что так будет лучше.

На этот раз Глеба держали в глухой, боковой комнате какой-то мазанки. Охранник через каждые полчаса открывал дверь…

— Ты еще здесь? — цокая языком, говорил он, словно пограничник мог из этой «темной дыры» куда-то удрать.

Так Глеб просидел дня два, словно о нем забыли. Правда, есть приносили нормально, а также парашу по первому его требованию.

Наконец, появился Карим.

Он был в черном блестящем пиджаке и в восточной тюбетейке, чем вызвал у Глеба невольную иронию.

Современная мода у бандитской элиты — это, прежде всего, смесь европейского костюма с каким-нибудь восточным атрибутом. Часто на шикарный костюм натягивался стеганый разноцветно-полосатый халат, что, видимо, считалось шиком.

Еще Глеб обратил внимание на синие мешки под глазами. «Почки финтят, — подумал он. — В Трускавец бы ему, а не по горам шастать…»

— Вот что, милый, — в свою очередь ласково протянул Карим. — Махмуд тобою очень недоволен. Даже встречаться с тобою не захотел. Пусть, говорит, мои люди с ним, что хотят, то и делают… Он их, а не мой. Он им мешает жить, семьи кормить мешает, так пусть они ему и скажут в глаза всю правду о своей жизни. Знаю, сказал он, они его растерзают, а тело выбросят шакалам. И он, Махмуд, здесь ни при чем. Их семьи от голода пухнут… И они его растерзают. А мне-то что, сказал он. Может быть, это чему-то научит русских пограничников. Сами они хлеб едят. И мы тоже хотим хлеб есть…