Светлана Гырылова - Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! [Роман-дилогия]

— Все руки и ноги наши в невидимой красной крови горят! — говорила моя бабушка. — Сколько невидимых насекомых убиваем, размахивая руками!

Эта невидимая красная кровь, льющаяся рекою вокруг нас, навеки запечатлелась в сознании пятилетнего ребенка.

3 сентября 1980 года, среда.

Как мне описать тюрьму в тюрьме?! Эту дыру в дыре, заткнутую парашею, этот фурункул на фурункуле, где мозги людей гниют от собственного дерьма. Желто-зеленые, гнойного цвета люди задыхаются в жутком смраде параш. Я на миг задохнулась, меня затошнило, навернулись слезы удушья — закрылась платком и вышла. Этих злостных нарушителей лучше бы заковали в цепи, как прежде при царизме, но оставили на воздухе. В сутки полчаса прогуливаются эти несчастные строптивцы, их выводят в узкие проходы, накрытые сверху железною сеткою, вокруг изолятора. Им носят какую-то бурду-баланду, которую не станут лакать собаки наших господ. Вот так строптивых преступников усмиряют парашею, превращают их в живой гнойник. Не гуманнее ли их сечь розгами?! но чтобы они дышали воздухом, а не испражнениями. Общество должно проветривать собственные тюрьмы, как свои туалеты в квартирах!

Я надевала наручники. Говорят, что есть такие силачи, что с треском рвут их. Зачем я надевала наручники? Прошли те времена, когда декабристы своим женам из кандалов ковали браслеты… Ну, мои слабые руки не разорвут наручников, тюремщики быстро сняли их с рук моих. Но откуда у меня, все-таки женщины, эта дьявольская попытка разорвать железо, как символ рабства?! Вони нанюхалась?

— И за что упекли их в штрафной изолятор? — не раз спрашивала я тюремщиков, но никто не пожелал мне ответить, даже Мелентий и Глеб Тягай отмахнулись тем, что сами они сидели там…

— Даром, что ли, «затрюмовали» их?! — нервничал капитан.

По какому моральному праву я должна проникать в эти дыры дыр и разглядывать человеческое несчастье? Зачем взвалила на себя миссию философа? Стыдно. За что эти купоросно-зеленые люди месяцами дышат смрадом параш? Вот они самые цветущие фурункулы на нашем теле. Гнойные реки вспять потекли в болота.

В условиях засорения сознания собственными испражнениями заживо распадаются люди на гнойные трупы.

А тот узник, которого я видела в первый день приезда в доме свиданий, был белым, как выщербленная меловая скала. Пятнадцатый год несет наказание затяжное телесное увечье, нанесенное председателю сельсовета при исполнении служебных обязанностей. Самый изнурительный последний сверхадовый год. Улыбка у него нечеловеческая. К нему на свиданку приехал брат, готовили они еду на кухне общей. Почти таким же выйдет на свободу Мелентий, если отсидит свои двенадцать лет. У этого, с нечеловеческою улыбкою, статья не подлежит помилованию. Рассказали случай, когда подобный преступник совершил побег, хотя ему до освобождения оставалось всего шесть дней!!! Говорят, что сроки наказания должны укорачиваться, а режим содержания ужесточаться. При этом разговоре Мелентий не выказал ни малейшего удовольствия: «Отобьют почки». Может, его били?

Разок он сидел в изоляторе. Ночами воевал врукопашную с клопами, кишащими в облачении. Вся одежда была набита вшами да клопами и шевелилась… Измученный и угоревший от гадкой вони перебитых кровопийц, он вздремнул под утро и видел во сне летящие вихри клопов. От вихрей клопов загорелись нары, и он проснулся, гася пламя, хватал клопов по телу. Все лицо, все тело вспухло от волдырей: «Как будто перенес оспу наоборот, вспухлины вместо ямочек».

— Эх, Мелентий, Мелентий! Весь расписной, как персидский ковер! Зебра поблекла бы рядом от зависти. Может, сердце у тебя тоже в татуировке?

— Татуировку, говорят, снимают лазерным лучом, остаются белые следы игл, которые лечат вытяжкою из бычьего семени, даже шрамы удаляют, — вспыхивает Мелентий, багровеет от стыда. — Мать продаст кабанов, хватит расплатиться!

Удивительно, как незаметно и вдруг похорошел Мелентий за неделю! Видимо, каждый вечер мажется моими кремами, душится моими духами «Серебряное копытце». Глаза иссера-серые сияют, стал артистичным, шутливым, юморным, комично дразнит своих «кентов», «ментов». Он все просит достать ему книгу Ахто Леви «Записки Серого Волка», сам записал мне в блокнот, чтобы я не забыла. А я такую книгу и не встречала сроду.

И как заговоренный повторяет он одно: «Любил я Алису безумно, выйду — пойду на могилу. Месяц буду приносить свежие тюльпаны, она любила тюльпаны!» — и Мелентий, неожиданно переменившись в лице, потер себе грудь слева.