Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Поэтому Керим уединился с несколькими из своих сверстников в одной из кибиток. Он старался держаться свободно, ел, пил чай, слушал, что говорят товарищи, и даже отшучивался, но сердце тарахтело так, что во всей кибитке, казалось, только его и слышно. И руки обрели какую-то странную суетливость, не знали, где место найти, и во рту постоянно пересыхало, чай не помогал, и сидеть было неудобно. Невольно вздрагивал всякий раз, когда в дверь просовывалась голова мальчика, сообщавшего, что паланкин еще не прибыл. Наконец не выдержал:

— Надоел ты со своим «не прибыл»! Убирайся! Сообщишь, когда будет что сообщить!

Мальчик, ожидавший пряника или хотя бы доброго слова за то, что постоянно держит жениха в курсе событий, насупился, поковырял пальцем в носу и беззвучно выскользнул наружу, присоединился к тем, которые обсели бархан. С утра все они были в свежевыстиранных белых рубашках. Однако солнце припекало вовсю, несмотря на ранний час: мальчишки поочередно — чтобы не просмотреть паланкин с с невестой — бегали окунаться в реку, и рубашки их постепенно теряли свой праздничный вид.

Вдруг наблюдатели встрепенулись, — вдали показался всадник, а за ним виднелся покачивающийся на спине верблюдицы паланкин.

— Везут!

— Везут!

— Невесту везут!

Всполошные голоса покатились с бархана вниз. Мальчишки скакали вспугнутыми джейранами в стремлении поскорее добраться до взрослых и получить причитающийся бушлук [5] Бушлук — подарок за добрую весть первому вестнику. . Женщины выходили из кибиток, поправляя головные уборы, истопники поднялись от котлов.

— Да озарятся светом очи твои, Атабек, — произнес ритуальную фразу один из аксакалов, — поздравляю тебя.

— Благодаря вам у всех озарятся, — признательно поклонился Атабек-ага.

Кер-бахши возвысил голос, гиджак зазвучал громче. Личный чайчи [6] Чайчи — человек, в обязанности которого входит разливание чая. певца одобрил:

— Молодец, хвала тебе!

И наполнил его пиалу свежим чаем, выплеснув тот, который был в ней налит.

Звонкие голоса ребятни достигли и ушей Керима с товарищами. Не успели они отреагировать на сообщение, как створки двери распахнулись и двое мальчишек, застряв в дверном, проеме, завопили в один голос:

— Бушлук!

— Бушлук!

Один из друзей Керима протянул им по пятерке. Они выхватили деньги из рук, словно птицы проворно склюнули, и умчались, ошеломленные такой богатой добычей.

А невесту в красном, ярком как огонь, кетени, сняли тем временем с разукрашенной верблюдицы, и непроницаемая толпа девушек и молодух повела ее в кибитку. Кериму, замешкавшемуся на пороге, даже краем глаза не удалось увидеть ту, с которой ему отныне предстоит прожить целую жизнь — огромную, необъятную, прекрасную жизнь, сплошь заполненную радостями любви, труда, детскими голосами, журчащим женским смехом, теплыми женскими руками…

Той начался.

— Атабек-ага, поздравляем!

— Свет очам твоим, Атабек-авчы! [7] Авчы — охотник.

— Пусть радость не покидает тебя, Атабек-табиб! [8] Табиб — лекарь, врачеватель.

А он словно молодел с каждым возгласом, словно полдюжины годков скидывал, макушкой до седьмого неба доставал. И походка у него изменилась — легкой стала, будто ног под собой старик не чуял, и голос юношеские интонации приобретал, и глаза озорно искрились, и каждому из гостей — стар он будь или мал — хотелось сказать ласковое, приятное, радостное.

Мальчишки набивали животы дограмой [9] Дограма — национальное блюдо, чурек, политый бульоном. и пловом. Наевшиеся носились вокруг гостей словно осы, гнездо которых пошевелили хворостинкой, спотыкались о ноги взрослых — того и гляди, в котел угодят. На них покрикивали, отгоняли подальше, но беззлобно, с улыбкой — у всех было отменное настроение.

Ближе к вечеру народ потянулся к площадке, где по традиции в праздники всегда устраивали борьбу гореш, пробовали свои силы и испытанные борцы-пальваны и тс, кто впервые брался за кушак соперника. С одной стороны — старики полукругом и мужчины постарше, с другой — женщины с ребятишками. Образовался правильный круг зрителей, который исподтишка то там, то тут пыталась нарушить пронырливая ребятня, но им не давали спуску, — установленный порядок нарушать не годится, длинный прут надзирающего за правилами борьбы весьма недвусмысленно напоминал об этом наиболее ретивым, и те, повизгивая, поохивая, прятались за спины взрослых.