Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Утром, чуть свет, прилетел на самолете Николай Иванович с женой и тремя сыновьями-трактористами — здоровыми, как и отец, обветренными парнями. На глазах у Николая Ивановича блестели слезы.

Не было только Александра Ивановича, которому и ехать-то до Москвы меньше трехсот километров.

На улице было по-сентябрьски тихо, солнечно, но не жарко, и когда выносили из дома гроб и ставили его в автобус, во дворе провожать Василису Петровну собралась большая притихшая толпа, а в углу двора, возле дровяных сараев, все еще висели на веревке выстиранные морщинистыми, весь век не знавшими устали руками Василисы Петровны Ленины рубашки.

"Почему нет Александра?" — думали и Николай, и Ольга, и Алена, и Леня, и всем им было стыдно перед людьми, что он не приехал проститься с матерью.

А Александр Иванович, получив телеграмму, сперва не придал ей никакого значения, так как в ней было написано следующее: "Умерла Петровна. Похороны завтра час дня на Калитниковском кладбище, Жуков".

"Чепуха какая-то, — подумал он, прочтя текст телеграммы, — я не знаю никакой Петровны, у меня нет в Москве никакого Жукова. Это, вероятно, не мне".

Весь день он был занят заводскими делами, вечером заседал на бюро райкома, поругался там со вторым секретарем, назвавшим его бюрократом, домой вернулся поздно, сразу лег спать и лишь на другое утро, проснувшись, вспомнил эту странную телеграмму.

"Что за чепуха? — думал он, в благодушном настроении принимая ванну, бреясь, надевая свежую, пахнущую крахмалом и утюгом белоснежную сорочку. — Какой-то Жуков, Петровна… Кто такие?"

"Кто такие? — продолжал он думать, сидя за завтраком, и уже с некоторым раздражением, так как мысль о телеграмме, неотвязная, как зубная боль, все сильнее беспокоила его. — Петровна, Петровна… — И вдруг, побледнев, вскочил из-за стола, чуть не опрокинув недопитый стакан чаю. — Да ведь это моя мать — Петровна! А Жуков — это Живков! Это телеграф перепутал! Как же я сразу не догадался! Дурак, — уже ругал он Живкова, так неуклюже составившего телеграмму. — Теленок, бабий приказчик!"

Еще было время — четыре часа с лишним. Он еще мог успеть проститься с матерью. Но самолет на Москву улетал только вечером, поезд отправлялся в двенадцать часов дня. Можно было успеть только на автомобиле.

Он позвонил главному инженеру, парторгу, главному диспетчеру и всем сказал своим командирским голосом:

— Уезжаю в Москву.

Так же, без лишних объяснений, он сказал и своей жене, молодой, изящной женщине, которую, ни разу не увидев, так невзлюбила его мать, а садясь в машину, бросил шоферу:

— Сейчас полчаса девятого. Через четыре часа мы должны быть в Москве.

— Постараюсь, Александр Иваныч, — ответил тот.

— Не постараюсь, — нахмурился Александр Иванович, — а хоть кровь из носа.

Но, выезжая из города, задержались на переезде. Старый маневровый паровоз, лениво пыхтя, толкал вагоны, перегородил ими шоссе, остановился и стоял, казалось, вечность, пока не потянул их, все усиливая ход, к железнодорожным пакгаузам.

Потом пришлось свернуть с главной магистрали и сделать большой крюк по разбитой проселочной дороге, объезжая ремонтировавшийся мост.

Александр Иванович, стиснув зубы, нахмурясь, сидел рядом с шоферам, и вспоминалась ему вся его жизнь с того самого момента, когда холодным вечером Василиса Петровна подобрала его с Ольгунькой на улице. Как много лет прошло с тех пор! И как много огорчений и обид принес он за эти долгие годы матери!

И потому, что он впервые подумал о себе так, ему стало невыносимо жаль, что уже ничего нельзя поправить, изменить, что теперь уже все поздно.

К Москве подъехали все-таки в половине первого. Но надо было еще долго кружить по городу, по его улицам, то широким, то, как рукав, узким, но всюду шумным, беспокойным, сутолочным, полным пешеходов, автомобилей, троллейбусов, автобусов, грузовиков; приходилось простаивать чуть не на каждом перекрестке возле светофоров. Александр Иванович приказал ехать прямо на кладбище.

А похоронная процессия тем временем двигалась по Москве, миновала Сыромятники, Землянку, поднялась в гору на тесную, беспорядочную Таганскую площадь и, обогнув ее, устремилась по прямой к Абельмановской заставе. Но вот и застава позади. Несколько минут езды по тряской булыжной дороге, мимо старых деревянных домиков, и уже показались высокие деревья за кладбищенской оградой.

Никто не обратил внимания на стоявшую возле ворот запыленную машину, и лишь когда кладбищенские рабочие, суетясь и толкаясь, кинулись к гробу с венками и огромными букетами живых цветов, лишь тогда Ольга, а за ней Живков, Николай, Леня и ребята-трактористы, несшие гроб, увидели стоявшего в стороне бледного, нахмуренного, со стиснутыми губами Александра Ивановича.