Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Бородатый глава семьи, глядя в огонь, попыхивая папироской, не спеша поведал нам о своем житье-бытье. Он не лошадник, он медник. У него золотые руки искусного мастера и непоседливая цыганская душа. Его везде с радостью принимают на работу, но он нигде не может прожить больше двух-трех месяцев. Привычка к странствиям неугомонно влечет его на новые места. Здесь он тоже не усидел. Директор такой хороший человек, дай ему бог здоровья, хорошие деньги платил, квартиру дал, а поди ты! — потянуло цыгана на новые места. Теперь они поедут в Кашкадарью. Съедят последний раз совхозных барашков да и сядут на поезд.

— Поспела, — сказала мать-героиня, покопавшись ложкой в казане.

— Давайте с нами баранов есть, — сказал цыган.

— Большое спасибо. — Гриня поднялся и галантно раскланялся.

Цыган поднял на меня глаза:

— Дай еще папироску, добрый человек, не пожалей для путешественника. Цыган в дороге…

— Поиздержался? — спросил я, вытряхивая ему в ладонь половину портсигара.

— Что делать, — сказал он. — Дальняя дорога без конца лежит у цыгана.

Мы ушли от них в ночь и долго еще слушали, как они весело галдят, принявшись за баранину.

На крыльце стоял Даврон Юсупович. Он был в майке, галифе и тапочках на босу ногу.

— Куда вы пропали, товарищи корреспонденты? — озабоченно воскликнул он. — Вадим Михайлович просил передать вам его брошюру о нашем совхозе, возможно, она вам пригодится, там все описано, лучше не скажешь, я ее положил на стол. Какие у вас будут планы на завтра?

— Завтра мы уезжаем.

— Так скоро? — оживленно встрепенулся он.

— Когда будет поезд в Ташкент?

— Утром. Но я думал, вы еще погостите…

— Нет, спасибо. Мы все свое сделали.

Пока мы разговаривали, подошел поезд, постоял минуты полторы возле домика под тополями и укатил дальше, увозя в Кашкадарью шумное семейство цыган-путешественников.

А утром следующего дня уехали и мы с Гриней, распрощавшись с застенчиво и виновато улыбавшейся директоршей. Ни Даврона Юсуповича, ни Вадима Михаиловича, ни студентки Оленьки уже не было. Они о восходом солнца умчались в степь, к отарам.

Позднее, развалившись на вагонной полке, где можно, если захочется, великолепно всхрапнуть, не боясь, что вывалишься из вагона на каком-нибудь повороте, я предался размышлениям. Дело в том, что мне вдруг показалось, будто день, прожитый нами в племхозе, равен по меньшей мерс целой неделе, таким он был огромным от зари до потемок и столько всякого замечательного, любопытного парода вместилось в нем: и восторженно вдохновенный Вадим Михайлович в своих грубошерстных галифе, молескиновой куртке и легкомысленной кепочке скорее похожий на хозяйственника средней руки, чем на ученого; и легкий, изящный, туго затянутый широким армейским ремнем Даврон Юсупович, на первый взгляд смахивающий на лихого наездника, а не на директора огромного племхоза; и практикантка Оля с окровавленными руками; и чернобровые дикарки с сыроваренного завода, сплошь увешанные серьгами и браслетами; и, наконец, шумное семейство цыган — добровольных веселых скитальцев. И тут я стал вспоминать другие свои приключения, чуть не на каждом шагу подстерегавшие меня, убежденного репортера-неудачника: как мы ездили к Саттару Каюмову, а потом — к Тилле Туранову, а потом — к Замире Муталовой.

Счастливое блаженство охватило меня. И в том счастливом блаженстве явились предо мною забавные старики Лебеденки, неугомонный профессор Корчиц, любопытные француженки, мудрая колхозница Михалевичиха, Тимофей Сазонович Горбунов, Петро Тамаровский, врунишка ангел-хранитель… Здесь мои мысли, круто, по-солдатски развернувшись, вновь обратились к цыганам. И я патетически сказал себе: "Черт возьми! А не похожа ли моя не так уж и неудачливая репортерская судьба на жизнь этих неугомонных скитальцев? И не наплевать ли мне с самой верхней полки на все неудачи, как бы, верно, не задумываясь, наплевали, привелись им быть на моем месте, эти страстные путешественники? Вот и верно. Так и сделаем. И пусть идут к чертовой бабушке мои интеллигентские страдания и самообличения".

— Гриня, — сказал я, спрыгивая с полки. — Хочешь, я сейчас цыганочку спляшу тебе?

Он критически поглядел на меня и спросил:

Снова с ума начал сходить?

— А, черт с ним — с ума, так с ума! Пойдем-ка в вагон-ресторан, выпьем за мое сумасшествие да вспомним, как замечательно ехали с тобой от Москвы до Ташкента. Да чтоб и впредь нам так ездить. Пошли, дружище.