Фигль-Мигль - Тартар, Лтд.

Ага, у Собакевича наливали! Я проследил этот великий караванный путь и тут же завладел фужером. Напиток в фужере имел такие цвет, запах и вкус, что я сразу успокоился: главным в себе Собакевич не поступился.

— Развлекайтесь, милый, — сказал мне писатель. — А потом у меня для вас будет сюрприз. — Он сказал это ласково, но твердо, сказал так, что мне не понравилось. Я вздохнул и попытался развлечься.

Это оказалось несложно. Едва я остался один, на меня устремила пронизывающий взор прекрасная дама того возраста, который у нас ошибочно принято называть бальзаковским. Неприличный вопрос так и рвался с ее красивых, щедро подкрашенных губ. Я приветливо улыбнулся и облегчил ей задачу при помощи одной неизъяснимой ужимки, которую как-то видел в каком-то фильме.

— Вы гей? — прошептала дама с замиранием сердца.

— Мне не нравится это слово, — сказал я весело и громко. — Омерзительное слово, поверьте на слово. Педик как-то мягче на слух и, вообще, миленько.

Дама смущенно ахнула.

— Мне казалось, это так грубо! И оскорбительно, — добавила она, подумав.

— Дорогая, — сказал я, увлекая ее к дивану. — Не надо шептать, у вас приятный голос. Для любого человека оскорбительно прежде всего невнимание. Многие только того и хотят, чтобы на них показали пальцем, и уверяю вас, многие из этих многих — добропорядочные натуралы.

Мы уселись в облаке духов, явно избыточном для этой комнаты. Дама смотрела на меня во все глаза, со всеми признаками восторга. Как же, сидит на диване в обществе педераста, и педераст ее развлекает, не смотрит по сторонам, зато на нее смотрят все, хотя бы и украдкой, и кто-то, возможно, негодует или завидует. То-то! Зайдешь в их клуб, как говорила моя нахальная жена, сразу же половина натуралами становится. Нет, красивую женщину ничто не образумит.

Кроме шуток, о чем бы дама ни думала, она была очень милой, ухоженной и более чем не бедной. Я мягко взял ее за руку.

— Какой вы скверный, — сказала дама игриво. Я ждал, что она назовет меня шалунишкой; почему она не назвала меня шалунишкой, уму непостижимо. — Вы хотите заставить его ревновать?

Вслед за ней я посмотрел на писателя. Тот стоял к нам спиной и был всецело поглощен собственной персоной.

— Нет, — сказал я. — Хотя ему это бы пошло на пользу.

Дама засмеялась, я придвинулся ближе. И мне, и ей показалось, что мы нашли друг друга.

— Вы прочли его новый роман?

— Нет, — ответил я совершенно искренне. — С тех пор, как я с ним познакомился, я перестал читать его книги. Что, хороший роман?

— Так себе, — сказала дама великодушно. — Но он приятный человек, хотя и со странностями. — Тут она прикусила язык.

— Вы давно знакомы? — Я положил свободную руку на ее колено. Наши колени сомкнулись. Края подола оказался недалеко от моей руки. Мне было интересно узнать, когда же она сочтет нужным остановиться.

— Да, давно. Он друг моего покойного мужа.

— Простите, — сказал я, продолжая придвигаться и прижиматься.

— Не за что. Нехорошо говорить, но он был тяжелый человек, мы не ладили. Вы, может, помните, эта история наделала много шума: то ли несчастный случай, то ли заказное убийство. Хорошая реклама для его фильма.

Я бы упал, но мы уже почти лежали. Моя рука, изучавшая ляжки прекрасной, застыла как парализованная. Прекрасная истолковала это по-своему.

— Я не хотела вас огорчить, все это так неприятно. Говорят, геи… педики, — поправилась она со сдавленным смешком, — такие чуткие. Я могу показаться черствой, но все последние годы… ах, это было ужасно, — она глубоко вздохнула. Этот вздох я приписал своей победе над временным параличом и удвоил усилия. Ах, сказал я. — Страшный человек, — задыхаясь, продолжала дама. — Дорогой, прошу вас… — Мне и самому казалось, что мы уже совокупляемся. — Извращенный, опустошенный, лживый… Как вы думаете, может, нам уехать? Он презирал людей, манипулировал ими. Милый, так, значит, вас все-таки интересуют женщины?

— Ах, — сказал я. — Просто вы неотразимы.

Окружающие меж тем в страхе пялились на наш диван, на эту арену сладостной битвы. Собакевич позеленел от ярости, и даже модный автор стал трогательно суетлив. Я пережил и не такое; даме, по всей видимости, тоже было что вспомнить. Мы слились в поцелуе.

Писатель наконец решил вмешаться. Он выбрал самый незатейливый способ и со словами «нам пора» аккуратно потряс меня за плечо. А, сказал я. Да, да.

— Но дорогой друг, — сказала дама, — куда же вы так торопитесь? Впрочем, если вы торопитесь, то, конечно, идите. Ах, писатель, писатель! Все вы в вечной погоне за новыми впечатлениями. Так можно растерять и старые.