Гюнтер Вайзенборн - Преследователь (Записки Даниэля Бренделя)

Тощий кельнер принес мне еще рюмку малиновой. У него было лицо меланхоличного ньюфаундлендского пса. Он уставился на меня красными от запоя глазами.

— Рюмку малиновой? — и он сделал пометку в своей книжке.

Потом нагнулся ко мне:

— Может, пересядете за другой столик?

— Зачем?

— Да этот отведен для постоянного гостя.

— А нельзя мне посидеть здесь до его прихода?

— Понятно, можно. Вы кого-нибудь ждете?

— Нет… Больше не жду.

— И незачем себе кровь портить. Ко всему надо подходить с юмором.

Он стоял у столика, образец неудачника, тощий, согбенный, в грязной белой куртке, и разглагольствовал:

— Знаете, я всегда говорю хозяину: юмор великое дело. Без юмора жизнь что прошлогодний огурец: внутри пусто, снаружи склизко, а на вкус горько. И знаете, где я это понял?.. В больнице. Теперь-то уже год, как я похоронил свою мамочку. Она была, что называется, «мамзель» и нажила себе рак. Ну вот, а теперь у нее в головах растет кипарис. Я его собственными руками ей посадил. Видите ли, я за свою жизнь разнес целый товарный состав пива, сюда — бутылку светлого, туда — пильзенского, к тому столу — кружку. Поневоле узнаешь жизнь! Н-да, товарный состав, да еще из одних цистерн… Целую, можно сказать, Эльбу пива перетаскал я своими руками. И в счете не сбился ни разу. Как тут обойтись без юмора, посудите сами!

Из-за стойки раздался голос хозяина:

— Не болтай зря, Эдуард… Любит пускаться в рассуждения с посетителями, старый болтун…

Эдуард замер на месте, точно вор, спрятавшийся за портьерой. Глубокие складки пожизненного горя врезались в углы губ, опустив их еще ниже. Я увидел сероватый нос пуговкой, мутные от пивного тумана глаза на опустошенном кабацком лице с выражением наигранной беспечности, без искры юмора, я увидел официанта Эдуарда, измотанного увеселительной индустрией.

Я допил рюмку. Мне стало теплее от крепкой настойки. Когда я поднял глаза, ко мне приближался круглолицый адвокат М., широкоплечий, холеный, барственный. Массивные очки поблескивали на свету.

Он подошел ко мне:

— Алло, мастер Кольхаас! Вы что, меня дожидаетесь? Уселся за мой столик и разводит меланхолию… Хотите пойти ко мне? Лавочка закрыта, все разбежались — уик-энд. Эдуард, пильзенского.

И он, пыхтя, грузной, но подвижной громадой опустился на стул возле моего столика.

— Нет, я шел не к вам. Это чистый случай…

— Тем лучше. Скажите, вы в шахматы играете?

— Да.

Он отпил пива и закурил бразильскую сигару.

— Превосходно. Мой партнер запаздывает. Если не возражаете…

— Договорились.

Только теперь я заметил трех мужчин, сидевших в задней комнате за шахматной доской.

— Эдуард, доску!

Эдуард принес доску. Мы расставили фигуры. Вдруг М. перегнулся через столик и, пристально глядя на меня, спросил фамильярно-ворчливым тоном:

— Выкладывайте… что еще стряслось?

— Ничего не стряслось.

— Бросьте увиливать и прятаться в кусты. Я вас слушаю, любезный друг!

Если бы не тон мужской дружелюбной фамильярности, которою он словно похлопал по плечу мой упавший дух, я бы ни за что не сказал ни слова.

А тут я выложил ему все про Еву. Рассказ вышел отнюдь не плавный, я то и дело запинался. В конце концов он узнал обо всем, вплоть до ночи, проведенной у старой щуки. Когда я замолчал, он снял очки и задумчиво уставился на шахматные фигуры. Я видел смену выражений на его миниатюрной физиономии.

— Разумеется, она права, — проронил он наконец. Именно этого я и ждал. Он, не спеша попыхивая сигарой и прищурив близко поставленные глазки, продолжал:

— Вы малость рехнулись, мой друг. В мире не существует абсолютного равновесия между виной и возмездием. Неискупленной вины всегда порядочный излишек. А возмездие всегда бывает куцым. Вина куда хитрее и умеет ловко прятаться, а у возмездия ноги коротки и кругозор узок. Если на каждую вину да вдруг нашлось бы возмездие, то наш общественный строй попросту бы рухнул. Фактически каждый человек хоть раз в жизни бывает виновным. Кому из нас не случалось о чем-то умолчать, что-то утаить? А лжем мы все понемногу. Ложь стала хлебом насущным. Каждый человек сплетает себе мягонькую прокладочку из лжи, чтобы грубые толчки жизни были менее чувствительны. Так и надо… Так и надо… Кстати, пленительные девицы с ясным челом лгут искуснее всех и при этом еще содрогаются с видом оскорбленной невинности.

Он провел рукой по столу.

— Итак, не будем говорить о вине, хотя бы она достигла размеров Голиафа. Поговорим о возмездии. Это как раз ваш случай.