Веслав Мысливский - Камень на камень

Но пришел самый изо всех худой год. Сперва за всю весну ни капли дождя не пролилось, потом целое лето ливмя лило, и так почти до осени. Река вышла из берегов и, хоть невелика была, разлилась как десять рек, а воды все прибывало. Сокрушались люди: что будет, что будет? А петухи не умолкая кричали, что и дальше будет так. Кое-кто с утра до ночи торчал у окошек, высматривая хоть клочок неба, который бы посулил надежду. Другие ждали светопреставления: потоп это, не иначе, как тогда, при Ное. Собирались даже вечерами у Суйки и читали вслух Библию, так оно было или не так. В костеле служили молебен за молебном. И где какое распятие, часовенка или фигура святого, везде люди останавливались, чтобы помолиться, попеть или, на худой конец, поплакать вместе, а не каждый на особицу у себя в хате. А уж к исповеди, к причастию валом валили, как ни в один другой год. Даже Крук-маловер согласился бога признать — баба с дочками заели, что всем напастям он виной. Было у него этих дочек пять, три засиделись в девках, а две еще на выданье. Только охота ли богу из-за одного Крука насылать кару на весь свет? Потом жалел мужик — как не было у него дома покоя, так и не стало, а на свете дождь лил и лил.

Заставили люди ксендза выйти с крестным ходом в поле, а ну как поможет. Но далеко не ушли. Сразу же за Мидурой, где дорога сворачивает в поля, причетник Франтишек, который шел впереди с крестом, чуть не по колено увяз в грязи. За ним увязли хоругви. Увязли Карпелиха с Матыской — известные богомолки, и тут первыми хотели быть. Увяз ксендз, хотя Скубида с Дендерысом под руки его вели. Пришлось им одному с одной стороны, другому с другой ксендза подхватить и перенести на сухое, сам бы он не выбрался. Все равно один башмак остался в грязи, хорошо, какая-то из баб вытащила его и снова надела на ксендзову ногу. Причетник Франтишек, тот в высоких сапогах был, ну и шагал вперед, не оглядываясь. Кричали ему: Франтишек! Эй, постойте, Франтишек! А он шел и шел, и только когда по голенище утоп в грязи, сообразил, что идет один. Хорошо, крест нес, ну и, опираясь на него, точно на посох, кое-как выкарабкался из грязи. Правда, досталось ему от ксендза за глумление над крестом. На том и окончилась процессия, немножко еще помолились, попели на краю поля и вернулись в костел.

Некоторые хозяева, что позажиточней, выносили на свои участки образа и прятали их в шалаши из соломы, вроде сторожек. Тоже не помогло. Да и где это видано, чтоб над одними полями солнце светило, а над другими лил дождь, раз уж льет, так везде. Под дождем, в грязи собирали люди с полей, что можно было собрать. Только мало чего собрали, что весной не засохло, то летом и в начале осени сгнило на корню.

Картошки мы собрали три воза всего, а засажен был изрядный клин. И картошины, как одна, с грецкий орех. Приехал отец с третьим возом и сказал, что это последний, тут вышел дед, вышла мать, вышли мы, дети, и все в плач. Отцу с телеги не хотелось слезать, держа в руке кнут и вожжи, сидел и смотрел, как дед плачет и ворошит картошку на возу. Сказал только в утешенье:

— Ничего не поделаешь. Какая земля, такая картошка. А земля — гниль. Хоть бы на тот год оправилась.

А когда рожь молотил, то полное решето просеял, а там одна мякина и зерна на донышке. Он оставил, что на посев, и с полмешка отвез на мельницу, вот и вся рожь. Мать только раз испекла из нее хлеб. И пару мерок оставила на черный день.

Хлеба от одной выпечки у нас хватало на месяц-полтора, и тут, верно, на дольше бы не хватило, если б отец горячие еще ковриги не унес куда-то и не спрятал. Мы с Михалом обшарили весь овин, даже солому в закромах истыкали вилами, но ничего не нашли. Хотя наверняка хлеб был в овине спрятан, да надо бы весь овин перевернуть вверх дном. А за такое не с Михалом браться. Все время приходилось мне его подбадривать, убеждать, что не грех это — искать хлеб. А вилы в руки взял, так только самыми кончиками солому колол, будто боялся, упаси бог, наткнуться на каравай. И каждую минуту меня спрашивал:

— А что сделаем, если найдем?

— Съедим.

— Одни?

— А то с кем же?

— Отцу с матерью не отнесем?

— Отнеси, отнеси, увидишь. Еще по шее получишь.

А то он вспомнил, как дед рассказывал, что во время восстания [12] Имеется в виду национально-освободительное восстание 1863 года против царского самодержавия. раз казаки искали повстанцев и велели деду вот так же колоть вилами снопы. А дед сам этих повстанцев под снопами спрятал. Но что было делать, приказали колоть, он и колол. Вдруг увидел на зубьях кровь. И с ходу, вроде бы оступившись, со всей силы воткнул себе вилы в ногу и дико завыл. Казаки в смех. И больше не заставляли искать.