Вадим Прокофьев - Наш Артем

Артем на девушку внимания не обратил и поспешил в большую комнату. При входе еще более обворожительное существо вручило ему желтую брошюрку. «Псалмы», — догадался Наседкин и хотел не брать, но, заметив, что Артем взял, последовал его примеру.

В комнате оказалось довольно много народа. Кроме рядов стульев, здесь стоял большой орган, за которым восседало уже совершенно невообразимо обворожительное творение господа бога. Наседкин не находил себе места. Ну сколько можно слушать проповеди этих поджарых миссионеров (на родной Руси монахи почему-то все чаще встречаются жирные, как курдючные бараны). Христианская проповедь в английской фонетической транскрипции звучит как лай болонки.

Наседкин потянул Артема за руку, но тот только отмахнулся. Посмотреть на него со стороны — нет более истого грешника, просветленного словом божьим и возвращающегося в лоно святой церкви.

Когда они, наконец, покинули миссию, Артем долго хохотал над причитанием Наседкина.

— Милый друг, ты собираешься следовать в Австралию или Америку, так, будь добр, изучай, запоминай, копируй, в конце концов, правильную первозданную английскую речь, а что касается ее сути — у тебя же своя голова на плечах.

Вот ведь неуемный тип, для него, оказывается, проповедники — учителя английского языка.

— Да-да, и к кофе привыкнем, пока постигнем этот язык, от которого так и воняет британским коварством и двоедушием.

— Это почему же?

— Написано по буквам одно, звучит вслух по-иному, ну а означает третье.

Екатерина Феликсовна получила странное письмо. Почерк Артема, штамп с иероглифами. А вот слова, мысли и, главное, настроение…

Нет, это не Федор. Нет, это не Артем. И все же это письмо пришло от Федора Андреевича Сергеева. Пришло из Китая.

«У меня сейчас странное психологическое настроение. То есть я определить не могу, что это есть… Какой-то бес вселился в меня. Я хочу трудностей… Какая-то горячка деятельности, самого изнурительного дела овладела мной… Останься я в этот период в России, я уже снова был бы с неизбежной каторгой впереди и уже ликвидирован…»

Господи! Да что это там, в этом Шанхае, Китае, произошло с человеком, которого иначе и не назовешь, как «неисправимый оптимист»!

Между тем «неисправимый оптимист» довольно мрачно взирал с палубы парохода «St. Alban’s» на серую муть Тихого океана.

Какой идиот придумал еще в древности, что дороги в Персию — «лазоревые», в Индию — «изумрудные», а Китай он назвал просто «синим»? Какой-нибудь бумагомаратель с фантазией речного рака.

Ух, какой он сегодня злой. Какого лешего его несет в Австралию? Сказать кому-либо, со стыда сгоришь. Не Европа и, на худой конец, не Америка, а Австралия, и только потому, что иммигрантские власти Австралии делают скидку на проезд, питание входит в стоимость билета. И чтоб им всем пусто было.

Наседкин носится по всем палубам, как наседка, согнанная с яиц: «Ах, акула!», «Ах, летучая рыбка!». Если он еще назовет Федора Феденькой, Щербакова и Саню — Щербачком и Санюшей, то, ей-богу, выкинет его за борт, как летучую «рыбочку», к миленьким акулочкам!

Артем в сердцах стукнул кулаком о поручни пароходного борта, боль его отрезвила. Ну чего, чего он взъелся на весь свет, на товарищей? Не было у них денег, чтобы переехать из проклятого Шанхая в Европу или Америку. А в Россию дорога пока заказана. И уж не с таким же настроением нелегально переходить границу, пробираться двенадцать тысяч верст без билета, без паспорта.

Скоро экватор, и на пароходе праздничная суета. Матросы бродят по палубе с таинственными минами, кают-компанию охраняет от любопытных здоровенный стюард. У него из-под полы белоснежного кителя торчит здоровенный вертел, для устрашения, конечно. Артем знает, что по давней морской традиции всех, кто впервой пересекает экватор, обдают забортной водой, а морской царь и его черти требуют выкуп.

Пусть с ним делают, что хотят, а на эту традиционную оперетку он не пойдет, не то в таком настроении и беды наделать можно.

До Австралии плыть да плыть. И чем дальше он уплывает от родных берегов России, тем настойчивей, беспокойней мысль устремляется туда, в Харьков, в Питер, на Урал.

Он вот уже который день гонит от себя воспоминания. Они слишком будоражат. Но образы прошлого лезут во все щели сознания. Превосходная память хранит мельчайшие детали. Он слышит голоса людей, которых, быть может, нет уже и в живых.

Как-то Наседкин назвал его Агасфером, вечным скитальцем. Тогда он запротестовал, а вот сегодня, пожалуй, и согласен.