Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Гоша отслужил в армии, женился, работал в ментовке. Много пил. Был зарезан по пьяни любовником жены.

Леля работает учительницей в школе, давно замужем, растолстела, растит дочь.

Боб стал дальнобойщиком, гоняет фуры с цветами из Голландии. От былой брутальной красоты осталась только брутальность. Увешан детьми от прошлых браков.

Я тоже не особо в шоколаде.

Квадрат превратился в крест. У них много общего, у квадрата и символа конца — это всего лишь линии, соединяющие четыре точки.

Но почему-то, когда вспоминаю друзей урожая того года, вижу их не взрослыми. Память упорно подкидывает поляроидный снимок, сделанный летней ночью 89-го на фоне свинцового, всегда холодного моря.

***

— А где здесь проистекает светская жизнь?

— Нигде.

Глупо приехать в город, в котором вырос, и просидеть неделю в четырех стенах. Я вызваниваю знакомую, которой меня десять лет назад подарили на свадьбу. Меня и приправы для глинтвейна. Свадьба удалась — на банкет новобрачные не явились, и пришлось собираться еще раз. Молодая сидела в черном шифоне, а малолетний муж-израильтянин лежал на диванчике с температурой за сорок и жалобно стонал. Я, пьяный в хлам, колол ему по вене хлористый, четко понимая, что будет, если я промахнусь. Не промахнулся, и парень наутро вылетел в израиловку, где у него и диагностировали двустороннюю пневмонию. А моя знакомая, чистокровная полька, прожив несколько лет среди гортанно-широкобедрого Востока, вернулась производить отсчет утопленников. Судьба приправ мне не известна.

Мы идем пить водку. Дешевую местную водку.

Обойдя пять кабаков, я задумываюсь о возрастном составе их посетителей.

Есть знаменитая фраза: «Куда деваются геи после пятидесяти?». Я знаю, куда они деваются — кто дома сидит, блядей с доставкой заказывает, кто по сортирам сосет — никакой тайны в этом нет. Мне же стало интересно, куда деваются после тридцати местные жители. Ни одного тридцатилетнего лица. Ни одного.

Видимо, к этому возрасту срабатывает генетическая программа, и все они переодеваются в куртки из кожзама, отращивают животы и ляжки и приступают к сакральному таинству обрачивания.

Достигшая зрелости особь обитает в трамваях и на рынках и, если даже долбится в очко, то ловко это скрывает.

Особи, которые не хотят соблюдать законы мироздания, погибают. Среда кабаков и квартирных сейшенов начинает активно их отторгать.

— Зуй-то умер. Так глупо умер: решил торкнуться в последний раз, и овердоз. И Юлька умерла, у нее ночью комп загорелся, в дыму задохнулась. И...

— Я понял, все умерли. Давай еще по сто возьмем. И пойдем в пидовню, причастимся порочных благ.

Пидовня в городе есть. Мрачная, красного кирпича, памятник старины, охраняется государством. Государством и местными секс-меньшинствами. Но найти ее с ходу нельзя — конспирология в маленьких городах развивается до степени засекречивания всего.

В приступе наивности звоню в коммерческую справочную службу и спрашиваю, где, мол, у вас гей-клуб.

— У нет в поисковых словах слова «гей», — гордо отвечает мне девичий голос сквозь непрожеванный бутерброд, — и я не имею права давать такую информацию!

Адрес клуба в итоге сообщает младший брат, который прямо оттуда мне звонит. Он, как выяснилось, завсегдатай этого милого места. И нашел себе там жену — чемпионку области по бодибилдингу. Хорошая девушка, воспитанная, умная, чуть шире меня в плечах. Они в вечер знакомства оба туда пришли с целью найти себе однополую любовь, а нашли друг друга. И слава богу — с такой бабой можно смело по ночам шляться, она охраняет братца не хуже, чем местные геи памятник старинного зодчества — если что, всех убьет.

В клубе почти никого, по полу веселыми блохами скачут четыре пожилые женщины. Говорят, что лесбиянки. Выпив как следует, я оказываюсь на хате в компании самозародившейся из местной грязи девочки. Очень тупой, очень светленькой, очень маленькой.

Я смотрю на нее, и понимаю, что ничего не хочу. Вообще ничего. Впрочем, нет — я хочу спрятать подальше кошелек. А девочка щебечет, щебечет. идиотка. И убегает в ванную.

Улучшив момент, как опытный командировочный, прячу остатки денег в морозилку — под пельмени.

Девица, тем временем, вышла из ванной — блеклая роскошь белобрысой юности, уже с животиком, который, разросшись, станет роскошным брюхом, колышущимся при ходьбе и подпрыгивании.

Поняв, что мрачным выражением лица красотку не отгонишь, я, как истинный дикий азиат, начал жрать салат из кальмаров руками. Подумав немного, вытер руки о волосы и рыгнул погромче. Эффект был совершенно обратный — дева вопросительно подергала меня за конец и сказала, что хочет половых игр, а потом хочет в Москву, где станет Великой Певицей. И тут, продолжая дергать меня за торчащие части тела, она начала петь — жалобно и пронзительно, как болотный козлодой.