Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Мальчик бежит дальше, бычком пригнув голову, стиснув зубы. Тося, Тосенька… От пыли, что ли, щиплет глаза?..

— Мама!..

Мама, опустив руки, стоит у комода. Читает письмо старшего брата из армии — читаное-перечитанное…

— Скорее, мама! Все уже ушли.

Миша вбежал в «ребячью» комнату. Этажерка с книгами. Удочки в углу. Гантели старшего брата. Железные кольца свисают с потолочной балки. Вытащил из-под кровати ящик. Лобзик, рубанок, долото. Вот без чего не обойдешься — топорик! Что еще? Все бы сейчас взял с собой.

— Миша! Да где же ты?

Теперь мама торопит.

— Я готов. Куда пойдем?

Мама не успела ответить. Сильным, резким порывом жаркого воздуха распахнуло створки, со звоном посыпались стекла и черепки цветочных горшков.

А в это время Саша Немков подпиливал телеграфные столбы; уже немало полегло их вдоль дороги с провисшими проводами.

— Давай, помогу, братец…

Саша даже не спросил имени человека, внезапно пришедшего на подмогу. Как-то не до него было. Упала на Должино первая фугаска, вздыбился на краю села черно-бурый столб огня и дыма.

Работа пошла скорее. Пилили по очереди, вместе наваливались плечами. Столбы только трещали.

Страхи бывают разные.

Совсем маленьким Миша боялся грозы. Едва небо начинало темнеть, он убегал домой, забивался за печь, а если громыхало среди ночи, забирался к маме в постель.

Пустой страх. Молния вреда много не наделает. Бомба — совсем другое.

Мама не должна видеть, как он напуган фугаской. Пошел нарочно впереди. Противно дрожит челюсть, стучат зубы — слова не выговоришь.

Оглянешься — не отстает ли мама, на горизонте видны зловещие дымы. Только бы мама не заметила, как дрожит голос:

— Не бойся, мама. Ничего не будет, это далеко.

Зачавкала под ногами приболотица. Блеснуло озеро между деревцами. Что-то бросилось под ноги. Егерь! Вот теперь они считай, что дома.

Журка выдает собаку за охотничью. Обыкновенная дворняга с острой мордой и желтыми пятнами над глазами, будто очки на лоб подняты.

Мама сняла с плеч узел. Печально оглянулась. Ее сразу обступили женщины с детьми.

— А ты, Павловна, говорила, не бывать тут германцу.

— Что с детишками станется?

Вот так всегда: мама должна утешать, советовать. Чего они все хотят? Разве не видят: и ей не легче…

— Что вам сказать, женщины? Надо крепче держаться друг друга. Горе сближает…

Втроем лопатами нарезали торфяные пласты. Из мягких кирпичиков сложили стены. Нарвали ветвей. Получился домик с крышей. К вечеру таких шалашей на болоте стало много. Малыши-несмышленыши думали, что все это невиданная игра, залезли в эти шалаши и, намаявшись за день, заснули. Женщины сидели на сундучках и узлах, держали на руках грудных ребят, вздыхали, раскачивались. Старики молча курили, огоньки прикрывали ладонями.

Среди односельчан Мише не так страшно и стыдно: он заметил, что при каждом далеком разрыве снаряда даже мужчины вздрагивали и менялись в лице.

— Куда ты? — встревожилась Нина Павловна.

— В ночной дозор… Ты не беспокойся, мама.

Потом она много-много раз будет слышать это: «Мама, не беспокойся…»

Далеко отходить от болотного «лагеря» боязно, хотя карманы Журкиных штанов оттопыривали «поджигалы» — трубки с отверстием для запала. Что толку: оружие есть, нет пороха.

После заката пополз туман. Постепенно разливалось белое море. И высились одинокие скалы — осинки, березки. Все становилось таинственным и жутким. Издалека доносилась канонада. В вышине гудели самолеты. Война не знала передышки и ночью.

От болотной сырости голоса сиплые — самого себя испугаться можно. Из черноты леса захохотала, заплакала сова. Кто-то заскулил. На собаку не похоже: пес скулит тоньше, этот с хрипом. Не волк ли?

Эх, посмотрели бы на него сейчас братишки — не сказали бы, как прежде: «Куда тебе с нами! Иди, держись за мамину юбку».

Пристыженный давнишними страхами, Миша словно нарочно характер испытывал. Шла быстрая июльская ночь. Побледнели, истаяли звезды.

Пробуждается озеро Должинское…

В утренних сумерках раздается тихое, ласковое квохтанье болотной курочки. Так бабушка шепчет спозаранок — вроде и надо, да жалко будить: «Просыпайтесь, засони!»

Из-за дальнего леса солнце выпростало золотые материнские руки и положило на воду — согреть простывшее озеро. А озеро и радо — зарумянилось, ожило.