Жан-Клод Мурлева - Старые друзья

– Давай, Лурс! – заорали мы.

Он помахал нам рукой. Его противник был с него ростом, но более костлявый; его воинственный вид не сулил нам ничего хорошего. В начале схватки они вроде бы держались на равных, но потом соперник Лурса вдруг крутанулся вокруг себя, высоко поднял ногу и нанес ему удар в висок, точнехонько в то место, куда его стукнули в Германии шлемом. Наш чемпион упал на пол как подкошенный и, бездыханный, остался лежать на боку.

– Нет! – одновременно выдохнули мы.

Первый этап соревнований для Лурса оказался последним. Над ним склонились какие-то люди, в том числе его соперник. Наконец появился врач; поднял Лурса и повел его, шатающегося, в раздевалку. Вечером Лурс, глотая аспирин, поведал нам, что стал жертвой мастерски проведенного приема маваши-гери, что все же выглядело менее унизительно, чем банальный удар ногой по башке.

Той же осенью Мара переехала в Ниццу. Я написал ей пять писем. Сегодня, порывшись на чердаке, я мог бы найти в одной из картонных коробок пять ее ответных посланий. В последнем из них она довольно прозрачно намекала, что у нее кто-то есть. Случилось это вскоре после Рождества. Больше я ей не писал. Мы вообще больше не виделись.

В Лилле я познакомился с девушкой. Мы встречались два года. В то первое утро, когда мы проснулись в одной постели, я спросил ее:

– А сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – ответила она, и тут до меня дошло, что ровно столько было моей матери, когда она меня родила.

С возрастом мы все чаще теряем родственников и других близких людей – такова непреложная истина. Тем не менее, если отвлечься от горестных переживаний, я, рискуя шокировать читателя, признаюсь, что больше люблю бывать на похоронах, чем на свадьбах. Это моя маленькая слабость. Свадьбы, как и другие по определению радостные мероприятия, погружают меня в меланхолию. Запрограммированное веселье заранее лишает воодушевления. Трястись на танцполе, делая вид, что это доставляет тебе удовольствие, – нет уж, спасибо. Все всегда кончается одинаково: ближе к полуночи, раздраженный до предела, я выхожу на улицу, сажусь в свою машину, включаю радио, нахожу музыкальный канал и, развалившись в кресле, наслаждаюсь покоем и одиночеством, пока кто-нибудь не постучит мне в окно и не поинтересуется, какого черта я здесь торчу. Я отговариваюсь усталостью и со смертью в душе снова отправляюсь на поле боя.

Зато на похоронах всегда царит атмосфера глубокого умиротворения. К шести часам вечера ты уже дома, и голова наутро не болит. Присутствие на похоронах обходится без лишнего напряжения: даже если приличия требуют выражать печаль, ничто не заставляет нас испытывать ее на самом деле. Притвориться огорченным легко – тогда как изображать веселье, когда тебе не до смеха, напротив, очень трудно. Еще один аргумент против свадеб состоит в следующем. По статистике, каждый второй брак заканчивается разводом, и не исключено, что ты припрешься на торжество совершенно напрасно и окажешься участником пошлого маскарада. Короче говоря, никогда нельзя быть уверенным, что тебя не дурят, тогда как на похоронах все по-честному. К тому же на похоронах обычно играет музыка гораздо более высокого качества – на протяжении нескольких веков у Баха так и не появилось серьезных конкурентов.

Странность моего характера заключается в том, что – если уж мы заговорили о смерти – мне как будто не хватает реальных потерь и я выдумываю себе несуществующие.

К осени 1989 года, когда умерла моя мама Сюзанна, я уже столько раз заранее ее оплакал, столько раз проиграл в воображении ее уход – чаще всего за рулем машины, если ехал куда-нибудь один, – что ее кончина потрясла меня намного меньше, чем должна была потрясти. Я успел потренироваться. В каком-то смысле я приручил ее смерть. От регулярного употребления острые иглы горя притупились и уже не причиняли такой боли. Я предпочитаю заниматься подобными штуками именно в машине. Слез, которые я пролил в салоне, хватило бы, чтобы я в них утонул.

Нет ничего нездорового или извращенного в том, чтобы воображать себе смерть знакомых людей. Наоборот, вспомнив, что они живы-здоровы, испытываешь ни с чем не сравнимое чувство счастья. Мои близкие частенько удивлялись, с каким пылом я при встрече бросаюсь их обнимать. Они понятия не имели, что я только что вернулся с кладбища или из крематория и ликовал в душе, найдя их крепкими и полными сил – лучше, чем до фальшивой кончины.