Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— А вы не думаете, что это не просто бестактно, а грубо: мне — русской — рассказывать, как вы грабите Россию?

Джобин остановился, глядя на свою сигару, неопределенно повел головой:

— Я не сентиментален, мисс. А Россия слишком богата. И если Гарри Джобин сделает один небольшой капитал…

— А разве один вы приехали делать капитал? Сколько вас таких по Сибири?

Он ухмыльнулся, приложил руки к груди:

— У вас хватит для всех, мисс, клянусь!

— Но с какой стати? По какому праву?.. Ведь это наше… наше богатство!

— По праву дружбы, мисс! Мы же помогаем России оружием, снаряжением, войсками…

— А сколько золота, сырья, концессий…

— Бескорыстная дружба — архаизм, мисс!

— Да, это было в золотом веке. А ваша дружба, так называемая помощь — просто грабеж!

— О-о-о! — Он прикрыл уши, будто она сказала что-то непристойное.

— Бесчестно, бесстыдно, нагло!

— Мисс, умоляю, не сердитесь! Я не президент! Даже не конгрессмен! Всего — скромный делец! И ваш искренний друг — клянусь!

— Друг! Чего ж вы ждете от меня? Какой выгоды?

Джобин смеялся — его ничем не смутишь.

— Данный случай — я только отдаю долг.

— Кому?

— Мамочка. Мамочка за ее покровительство моих дел.

Виктория посмотрела на него — мясистый лоб, тугие, румяные щеки, сияющая жадность в глазах — и встала:

— Вот что, мистер Джобин, никуда я с вами не еду, разговаривать больше не о чем, и оставьте меня. Я хочу спать.

Самодовольство померкло, он сунул сигару в солонку:

— Я должен вас привозить во что бы то ни стало. Без вас я не могу показать лицо мистеру… миссис Лидии.

— Уходите, мистер Джобин. Я все вам сказала.

В возмущении он хлопнул себя по бедрам:

— Вы ставите меня в ужасное, абсолютно ужасное положение! Мисс Виктория!..

Она молчала, смотрела в пол, ждала.

— Дайте хотя бы письмо!

— Не дам.

Джобин постоял оторопело, потом шагнул, выдернул из кармана ее халата батистовый платочек и, как фокусник, спрятал к себе в карман:

— Эта маленькая кража — простите! Доказательство, что я был у вас.

— Пожалуйста. Это куда благороднее, чем красть вагонами русские меха.

Он опять смеялся, весело облачался в свои доспехи:

— Я еще успею. Я еще буду увезти вас в моем последнем поезде. Доброй ночи, мисс.

Подошла к дивану — некогда уже… Открыла комод, постояла — зачем? Отошла и вспомнила: платок носовой! На столе торчала в солонке сигара, — форточку бы открыть. Мама, мама… Заметила внутри виньетки, на матовом голубоватом листе, причудливый вензель: «Л. В.» — на заказ бумага. «Никто здесь не грабит…»

Думать о матери больно, горько, стыдно — избавиться бы, вырвать… Страшно — что будет с ней? Бестолковая, доверчивая, ребенок маленький…

Надо поесть и идти.

Часов в десять вечера в клинику неожиданно привезли эшелон раненых. Класть было решительно некуда. Лагутин — он дежурил — звонил коменданту, на квартиру начальника гарнизона, куда-то еще — никто не желал вмешиваться. А раненых носили и носили, в маленьком приемном покое уже было не повернуться, а дверь все распахивалась, впуская облака морозного пара и санитаров с носилками.

— Хватит! — крикнул вдруг Лагутин. — Везите остальных в военный госпиталь, в городскую больницу, куда угодно! Не могу принимать — кроватей нет, белья нет!

— Хоть погреться, доктор, пусти!

Раненые приподнимались с полу:

— Перемерзли все. В пакгаузе да на платформе, как груз, валялись.

Лагутин посмотрел, махнул рукой, сказал Виктории!

— Садитесь, пишите.

Офицеров было шесть, один ранен в живот, остальные почти здоровые. Лагутин рычал:

— Ко́го черта везут с царапинами! А впрочем… — и опять махнул рукой, точно говоря: «Пропади все пропадом!»

Солдаты в большинстве с тяжелыми ранениями, многие обморожены.

— Эк тебя угораздило! — Лагутин опустился на колено около молодого солдата. Толстая повязка на груди намокла свежей кровью, дышал он с хрипом и бульканьем.

— Кабы не так угораздило, — тихо сказал раненый, — так уж сюда бы не попал, однако.

— К красным перебежал бы, сволочь! — В углу у стены, бледный, с побелевшими от ярости глазами, стоял офицер. — Предатели, трусы, подлецы! Всех, всех перестрелять!

— Но, но, благородие, потише!

— Смотри, как бы тебя не кончили!

— Молчи, паразит!

Солдаты гудели, поворачивались к группе офицеров.

— Что вы, братцы, что вы, милые! — заискивающе залепетал другой офицер.

Первый остервенело кричал:

— Мерзавцы, шкурники, хамье! Вешать!.. Расстреливать! Пороть!..