Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— И генерала Краснова отпустили, поверили честному слову офицера.

— Вот видишь? А эти: под Славгородом, центросибирцев замучили, в Красноярске зарубили… А на востоке что?

— Думаешь, большевики не ответят? Жестокость рождает жестокость, опустошает. Я ведь сказал: последствия.

— Ленин не допустит. Я верю.

Отец чуть усмехнулся:

— А ты уже совсем с большевиками? Или, как их сейчас стыдливо именуют в газетах, с «левыми»?

— Сегодня в отчете: «Большинство делегатов съезда еще не вполне освободилось от влияния левых». Пойду все-таки позвоню Наташе.

Почему я всегда защищаю большевиков? Многое же у них не нравится.

Телефон Гаевых был долго занят.

— Я с Татьяной разговаривала, — объяснила Наташа. — Мать свалилась. Боюсь, что тиф.

Как ударом вышибло у Виктории все, что хотела сказать, — при пороке сердца тиф!..

— Я приду. Могу даже на ночь.

— Спасибо. Татьяна придет. Звонила сейчас.

— А она… — «Нет, не надо еще этим тревожить». — А съезд когда кончается?

— По повестке три дня еще как будто.

«Успею сказать. Тиф. Ох, знать бы, где стережет беда».

— Завтра из университета зайду.

Перед гистологией раздумывала: сейчас идти к Гаевым или еще послушать? Читает гистолог нудно, вот рисует, черт, здорово! Подошел Сережа.

— Говорят, съезд все-таки прихлопнули.

Тут же собралась и ушла. Перебежала площадь, свернула на Еланскую. Как знакома дорога. Подумать только — опять зима. Прошлая веселей начиналась. А потом — мир, папа приехал. Беспокойно было, но совсем не так. Нагайками разгоняют рабочие собрания, как при царе. Станиславу Марковичу попало. Возмущались немецкими зверствами на войне, а тут свои… Ох, кто свои, кто не свои? Только бы никого не арестовали. Елену Бержишко так и держат. Конечно, если б какой-нибудь Нектарий… А что — попросить его? Хуже-то не будет. С Наташей поговорить. А Георгий какой удивительный.

Наташа открыла Виктории и ушла на кухню.

В столовой Сергей Федорович, сразу постаревший, уговаривал Татьяну Сергеевну не возвращаться к себе, идти к какой-то Варюше и уехать с ней в Черемухово.

Она перебила его:

— Неужели не понять? Больной после тяжелой операции. Имею право я, врач, рисковать человеческой жизнью? Попросту дезертировать? Я клятву давала, я — врач.

— А своей жизнью? — Театральная манера говорить была так жалка и неуместна, — ведь страдал он искренно.

— Ну, папа, врачей не хватает, каждый на счету. Ничего со мной не случится.

Вошла Наташа со стерилизатором:

— Вы поможете, Виктория. Наши слабонервные мужчины…

Запах лекарств, полутемнота, заслоненная лампа, как в последние дни тети Мариши. Виктория глотала, чтоб отпустило горло, раз, другой, третий — не помогло. Что-нибудь делать!

— Пойду, руки вымою.

— Нет. Подержите, если рванется от укола, — без сознания ведь.

Плечо, рука Раисы Николаевны обжигают. Но если делаешь что-то — легче. Запахло эфиром и камфарой. Ничего, надо привыкать.

Татьяна Сергеевна массировала ватой место укола. Потом долго проверяла пульс.

— Пока держимся, — нежно укрыла мать, осторожно прикоснулась губами к ее лбу, еще поправила одеяло, постояла немного и вышла, «маленькая, от земли не видать», усталая, побледневшая…

Виктория помогла Наташе с обедом, прибрала комнаты. Кухарка Гаевых уехала погостить к сыну, там заболела тифом (сколько больных, подумать страшно, — эпидемия!), а недавно прислала письмо: «Дети не отпускают — на дорогах ералаш и страсти бездонные».

Назавтра из университета Виктория опять собралась к Гаевым. Уже темнело — короче дни. Сегодня хорошо, хоть и пасмурно, снежок чуть-чуть. Ух, как Дружинин читает! А говорят, на экзамене он подбрасывает мелкие косточки, и, пока они летят вверх и обратно в его руку, определи-ка, что это: hamatum, capitatum или какая-нибудь cuneiforme. [10] Названия костей скелета (лат.). Надо самим так попрактиковаться. Гистология — на лекциях тоска, а под микроскопом столько неожиданностей. Не хотелось уходить. Сергей посмотрел презрительно:

— Не выдерживаете умственного напряжения? «Простейшее»!

Руфа сказала:

— Сам ты амеба! Она же… Передайте Наташе, что я тоже могу в любую ночь и вообще…

Ольгу напоминает нежностью ко всем, и так же боится, чтоб кого-нибудь не обидели. А ведь вовсе непохожи они.

Наташа открыла в ту минуту, когда Виктория прикоснулась к дергунчику. Лицо серое, каменное.

— Раиса Николаевна?..

— Как вчера. Татьяны нет. И не звонит.