Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Может быть… сядете, отдохнете?

— Мне уходить… Можно около вас?

Она отодвинула Овидия и письмо, подвинулась сама. Унковский сел рядом. Стало неприятно, что он так близко смотрит на нее. Он отвернулся.

— Какая весна безумная. Дайте руку.

— А чехи далеко еще?

— Какие-то отрядики уже в Узловой. Виктория, я совсем чужой для вас?

— А это восстание?.. Было сражение?

— Постреляли немного. Есть раненые.

— Что же будет? Неужели война опять?..

— Ни боги, ни черти не знают. Что сделать, чтоб вы поверили мне, Виктория?

— Станислав Маркович, право же, сейчас…

— Ну, верьте же! Верьте… Бог мой, какая весна! А тут «вихри враждебные», — он тряхнул головой, прижал ее руку к очень горячему лицу. — Теперь могу не спать еще хоть трое суток, — и вдруг обнял ее, стал целовать шею.

— Не смейте! — с силой отстранилась, спрыгнула с окна.

Он тоже соскочил.

— Ради всего святого, простите, — и вышел стремительно. Хлопнула дверь. Слетели с окна листки письма.

Голова кружилась, шея горела, все путалось. Что теперь будет? Что он, с ума сошел? Чушь… Неужели война? Неужели?.. Почему нельзя без политики? Без этой самой борьбы, без восстаний? Ну, кончили войну, слава богу. Теперь бы спокойно приводить в порядок страну, поправлять, что несправедливо… Надо в Москву! Скорей в Москву!

Виктория затянула шарф на шее. Холодно. А Станислав Маркович и пиджак скинул. Погреться бы на веслах, так проклятая уключина даже у него болтается, того гляди выскочит. А он гребет отлично. Удивительно, если человек что-то очень ловко делает — всегда интересно следить. В детстве часами смотрела на руки Семена Охрименко. Все им покорялось: тяжелый топор точно остругивал тонкие тычины для цветов, чеку. Простой нож в его руках становился чудом. Семена убили в первый год войны. Сколько еще народу теперь перебьют?

Холодно. Уже за полдень, а холодно. Солнце хоть и греет, но уж не то. И тучи ползут. А домой не хочется. Ветрище задувает, вода потемнела, рябая… Глухо, глубоко шумит лес. Шум как-то всплесками расходится в далекие дали. Тайга. Красиво очень. Будто огонь мечется в темной хвое. Осень идет быстрая, как весна. Весной было легче…

…Жара тогда обрушилась сразу. Солнце жгло. В городе совсем не дышалось. И вокруг, как стена, — неизвестность. По улицам прогуливались офицеры в нерусской форме. В газетах сладко-патриотические статьи, грубая ругань, угрозы. Вдруг бешеная сенсация: Москва пала, Ленин арестован. Каждый день базарные слухи: там переворот, там новое правительство — Западно-Сибирское, Сибирское автономное, Дербер, Потанин, Семенов, Хорват…

Здесь, вдоль берега, в превысоченной траве, тогда голубели незабудки, покачивалась бледная дрема. На лугу ромашки, колокольчики, чертополох, смолка — невиданно рослые, крупные, яркие.

Никогда не знала про сибирские цветы! А запах какой! — и побежала к лесу. Дохнуло крепким хвойным настоем. Остановилась. Замер от зноя дремучий, настоящий сказочный лес. Тайга. Тихо засмеялась и пролезла, держась за кряжистый ствол, в чащу. Хрустел сухой валежник, путался в ногах, в оборках платья, она продиралась через кустарник, царапала руки, цеплялась косами, перепрыгивала через упавшие деревья. Попадала в глубокую холодную тень, где не видно неба, только вдали просачивались тонкие нити света. И вдруг в отверстие зеленого свода врывался поток солнца.

«Ау-у», — отвечала на зов Станислава Марковича, гналась за белкой — рыжей кометой, летавшей по верхам. Из-под ног порскнул какой-то зверек, она загляделась, потеряла белку. И, впервые после смерти тети Мариши, ощутила бездумный, детский, физический восторг, знакомый с первых лет жизни. Она не шла, а только, чуть отталкиваясь от земли, летела в густом смолистом воздухе. Внезапно знакомый нежный запах остановил ее. Розы? Мощные заросли шиповника, сплошь покрытого крупными цветами, стали перед ней.

— Станислав Маркович, скорей! Ну почему не говорят про сибирские цветы? Как светло пахнет шиповник! Запахи есть темные и светлые, да? Вот хвоя пахнет темно. Наломайте, пожалуйста, шиповника! — И рванулась дальше.

— Куда вы пропали? Крутитесь, крутитесь, — мы заблудимся!

— Я выведу. У меня собачий нюх.

Комары потом заели…

Станислав Маркович вдруг бросил весла:

— Давайте к берегу. Потеряем уключину — пропадем: обратно — против течения.

Он ушел в лес вырезать клин в раздолбленное гнездо уключины. Виктория бродила вдоль опушки, рвала желтые и красные ветки. Прогладить листья негорячим утюгом — будут стоять всю зиму, как у тети Мариши. Все у нее было красиво — ни финтифлюшек, ни тряпок, ни тесноты в комнатах… А тут, на опушке, летом цвели пионы махровые, какие растут только в садах. Тогда почему-то город со всей мутью и тревогами словно проваливался, становилось легко… Тогда все-таки казалось — скоро кончится это… Скоро ли они вернутся с гастролей? Нектарий говорил: «На месяцок-другой…»