Збигнев Домино - Польская Сибириада

Угля и воды дали не скупясь. Шушкевич сгибался под огромным мешком, Корчинский с Шайной тащили здоровенный котел и два ведра воды. Состав стоял на далекой безлюдной ветке. Местных жителей не было видно. Даже путейцы, обычно бойкие и любопытные, не показывались. На угольном складе, у водокачки и по дороге им встречались только люди из других вагонов их эшелона. Конвоиры внимательно следили, чтобы никто не сбежал, но разговорам не препятствовали.

Тот же конвой сопровождал Даниловича, Зелека и Малиновского за провиантом. Данилович искал знакомых. Зелек надеялся, что ему удастся по случаю раздобыть немного молока для дочки: у ее матери молоко пересыхало, и малышка таяла на глазах. Малиновский беспокоился, хватит ли им посуды на паек.

— При царе, спаси Господи, москали чего-чего, а жратвы для нас не жалели.

Малиновский на первой мировой войне — австрийский солдат императора Франца Иосифа — попал в плен к русским и любил об этом при каждом удобном случае вспоминать.

Провизию выдавали в бараке рядом с эстакадой. Было ясно, что здесь отоваривался уже не первый эшелон. Кухня организована по-армейски, кашеварили солдаты. Сначала выдали хлеб, по полкило на человека. Хлеб ржаной, выпеченный на прямоугольных жестяных противнях. В следующем окошке отмерили по два ведерка густой пшенной каши, приправленной рыбьим жиром.

— Это все? — удивился Малиновский, при оказии пробуя говорить по-русски.

— Все, дедушка, все! — улыбнулся начальник кухни, усатый старшина. Два ведра на вагон. Норма, дед, норма.

Зелек попросил старшину:

— Пан старший, дайте мне немного молока. Для дочки, маленькая еще, грудная. Хоть немножко, с полкружечки…

— Малую ребенку имеет, — пробовал помочь ему Малиновский своим костлявым русским.

Старшина никак не мог их понять, разобрался только тогда, когда Зелек достал из кармана и показал ему бутылочку для молока.

— А, молока тебе? Откуда ж я здесь молока возьму! — старшина беспомощно развел руками.

— Деньги дам, часы. — Умолял Зелек со слезами на глазах.

— Ну, хватит! — Оттолкнул его от окошка молчавший до сих пор конвойный. — Берите посуду и пошли. Быстрее, давай, быстрее!

Справедливо, без всяких споров и недовольства, разделили люди между собой скудную еду. Хлеб порезали на порции, кашу отмеряли пол-литровой кружкой. Скорее пробовали на вкус, чем ели, любопытен им был вкус этой первой чужой пищи. Кислый хлеб запивали водой. У кого было немного сахара, подслащали, другие довольствовались щепоткой соли. Началась вторая неделя пути, кончались запасы домашних продуктов. Чаще всего это был кусок сала, смалец, крошки засохшего сыра, остатки прогорклого масла в глиняном горшочке. У кого из них хватило времени и разума на то, чтобы как следует собраться в дорогу? Хватали, что под руку попало. Впрочем, кто мог предвидеть, что их так долго будут везти?!

Еда едой, но людей в вагоне больше всего интересовало, что там происходит снаружи, что видели, что узнали те, кто ходил за провизией. И они рассказывали, перебивая друг друга. И хоть новостей принесли много, не было среди них той самой важной, которую люди ждали с первых дней ссылки: куда и зачем их везут?

Молчал об этом неприступный комендант эшелона. Молчали солдаты конвоя, которым явно были запрещены любые неслужебные контакты с ссыльными, да и сами они вряд ли были информированы о конечном пункте. Самый разговорчивый из охраны, помощник коменданта, «Толстяк» как его люди успели прозвать, на все их вопросы отшучивался.

Ничего вразумительного не могли сказать и обычно все знающие железнодорожники, с которыми иногда удавалось обменяться парой фраз.

Людям в этом несущемся в неизвестность эшелоне оставались лишь домыслы и слухи.

— Одно наверняка известно, что сегодня мы стояли в Киеве, на восточном берегу Днепра. А значит на восток все время едем.

— Далеко это от наших мест будет?

— Ой, далеко уже, далеко.

— На восток везут. А что там на востоке может быть, пан Корчинский? Что там нас может ожидать?

— На востоке? Восток России, дорогие мои, огромен!.. Степи, великие реки, горы, леса, даже моря… На востоке России находится и Сибирь.

Корчинский замолк, потому что сам испугался, что в недобрый час произнес это зловещее для поляков слово: Сибирь! И поспешил добавить, чтобы не отнять последней надежды, не обескуражить людей:

— Но до России еще очень далеко. Мы на Украине. Может, нас где-то здесь и высадят? Земли тут плодородные, почти как у нас, на Подолье, может, пригодимся на сельских работах.