Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Бабы, двух шкур не хватает!

Пересчитали еще раз, действительно не хватало двух оленьих шкур.

— Из котла почти все мясо исчезло!

— Топора нет! Я хорошо помню, я тут его в пень вбила и оставила на ночь.

Они не на шутку забеспокоились. Значит, все-таки ночью здесь кто-то был. Митрич принял решение:

— Собираемся в дорогу. Ружей из рук не выпускать, смотреть по сторонам. А я пройдусь с собаками по околице. Далеко уходить не буду…

Митрич вернулся раньше, чем они ждали. Прибежал со стороны реки и, задыхаясь, крикнул издалека:

— Чайник с кипятком, тряпки какие-нибудь несите! Быстрее, бабы, быстрее! — и побежал обратно. Сташек, что было сил, помчался следом.

На берегу Золотушки в глубокой нише под лапами разросшейся ели лежал человек. Вернее то, что от человека осталось: скелет в лохмотьях, босой, с запаршивевшими ладонями, с ногтями, превратившимися в когти, с покрытым струпьями лицом, заросший седыми космами волос. Человек валялся на оленьих шкурах облеванный, давящийся непрожеванными кусками мяса. Он еще подавал признаки жизни. Его глубоко запавшие испуганные глаза блуждали по сторонам. Но голос уже его не слушался. Бабы обмывали ему лицо теплой водой, пробовали поить, что-то говорили.

Спасти его не удалось. Трудно было определить его возраст. Никаких бумаг не было. Одно очевидно — это был беглый заключенный, подтверждали это обрывки тюремной одежды. Две оленьи шкуры, лежащий рядом с ним топор и дырявый мешок с остатками вареного мяса говорили о том, что именно он напугал охотников прошлой ночью.

— Что ж он, бедолага, не постучал, не попросил помощи!

— С голода помер, еда его задушила.

— Свободы ему захотелось, удрал. Не вынес, не дошел…

— Из Аршана, наверное. Там заключенные какую-то руду добывают и потом дохнут, как мухи, от каких-то непонятных болезней…

— Бывает, от голода в тайге друг друга едят, как людоеды. Один другого безжалостно убьет, съест и бежит дальше.

— Золотушки держался, видно, на железную дорогу хотел попасть. Тулун стороной обходил…

— Жаль, что не отважился, бедняга, к нам постучать. До чего дошло, человек человека больше дикого зверя боится.

Беглеца закопали там, где его настигла смерть, на берегу Золотушки. Могилу привалили камнями, чтобы охочие до падали росомахи не добрались до трупа. А на ближайшей лиственнице дед Митрич высек православный крест в знак того, что тут похоронен человек.

Ночь выгоняла Сташека из Волчьего хутора на работу, ночь пригоняла с работы. Зимой, когда день длится всего пару солнечных часов, ни на что больше времени не оставалось. Исключение составляло свободное от работы воскресенье, которое людям в совхозе выпадало один раз в месяц. Но и в такое воскресенье Сташек не терял времени, с первыми лучами солнца отправлялся в тайгу со своим приятелем Казиком Грубой. Там они ставили силки на зайцев или охотились на косуль. С тех пор как дед Митрич дал ему берданку, Сташек почувствовал себя настоящим охотником. По-разному складывалась охота, но время от времени удавалось что-нибудь подстрелить, и тогда весь Волчий хутор получал по куску мяса.

Писем с фронта от поляков не было. Женщины все больше нервничали: «Что там с нашими? Не может же быть, чтоб они все погибли? Они уже должны быть в Польше, в газетах об этом пишут. Что там с ними происходит?»

Так они дождались весны. Астафьев привез из Тулуна старые газеты, полные триумфальных заголовков и статей: «В результате великого январского наступления непобедимая Красная Армия освободила столицу Польши, город Варшаву!» — «Громя бегущие в панике гитлеровские орды, Красная Армия приближается к границам Германии!» — «Как предсказал товарищ Сталин: и на нашей улице сегодня праздник!» — «Все силы для окончательной победы!» — «Граждане! Товарищи! Соотечественники! День победы уже близок!» — «На Берлин! На Берлин!»

На фоне этих радостных новостей с фронтов «похоронки» произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Привез их Астафьев две — одну получили старики Сучковы о смерти сына. Другая «похоронка» пришла полякам из Волчьего хутора. Сташек забежал в контору узнать насчет писем. Астафьев молча достал из ящика служебный конверт. У Сташека замерло сердце.

— Вот старый дурак, испугал тебя. Не тебе это, парень. Шайна? Анеля Шайна, живет у вас такая на хуторе? Я что-то не слышал? Не работает?

Сташек с трудом сглотнул слюну.

— Старенькая она, бабушка…

— Сын на фронте?