Владимир Архангельский - Юность нового века

Колька промолчал, отвел глаза в сторону.

Харитоныч остановил коня и подождал, пока не подтянутся подводы обоза. Взял с тачанки две черствые буханки хлеба.

— Это вам, хлопцы. Больше у самих ничего нету. Хлебушко, хлебушко! Из-за него и воюем. И за счастливую долю таких ребят, как вы, за большую радость в жизни. Ну, прощайте, друзья!

Он почему-то шмыгнул носом, провел по глазам тыльной стороной ладони, махнул рукой и пришпорил коня.

…А солдатские буханки мать подсушила. И, по сухарику в день, ели их почти целый месяц.

С зеленым шумом проходила весна: ранняя, дружная. Она была как невеста в брачном наряде и красовалась черемухой, ландышами, сиренью, жасмином.

У Шумилиных на столе стала появляться рыба. Фекла и Сережка собирали в Лазинке молодой щавель для свежих зеленых щей. И однажды мать устроила пир.

Каким-то чудом сохранилась в пустой кладовке на дне кадушки свиная шкурка — маленький засохший кусочек, с листок отрывного календаря. Давно были срезаны сало и мясо с этой шкурки. И напоминала она подметку, только с изнанки была золотистая, ржавая, в крупинках соли, а сверху — коричневая и вся в коротких жестких щетинках.

Мать обрадовалась находке. Она разделила шкурку на дольки, варила их в печке с утра до обеда. Потом заправила слегка соленый бульон картошкой и молодым щавелем, и получились такие щи, с которых Колька пошел на поправку.

Помалу он набирался сил. Ночью, как и Димка, видел сны про соль, про селедку. А днем горевал, что не с чем идти в Козельск за билетами.

— Так вот и сунемся туда с одним протоколом? Да засмеют нас люди?! Кругом-то все стараются, про што-то думают, а у нас башка совсем пустая. Ну, скажи, Димушка, как нам быть? Как нашей ячейке жить?

Гадали по-всякому, а придумать ничего не смогли: и примера не было и помощи со стороны никакой. А Кольке хотелось свершений. И чтоб дела были геройские, всем на диво: вишь, мол, как рвутся в бой комсомольцы.

Но скоро дело нашлось. Простое и маленькое. И указало оно, как в серых буднях, день за днем, надо с огоньком в душе помогать взрослым.

Откатилась испанка, унес в могилу родных и близких сыпной тиф. А кто живой остался, не упал духом.

Стешка — бритая наголо после тифа, в синем бабьем повойнике на голове — заправляла делами в Совете вместо Потапа. Кулаки кляли ее и украдкой грозили прикончить, но на расправу идти боялись. Был у нее правой рукой Витька и ходил он с пистолетом в кармане. Хотел в добровольцы податься — не пустил Голощапов: как-никак, а всего один парень на селе, и в понятие он вошел не плохо. Да и Степаниде Андреевне без него — ни в какую. Похудел он и — то ли с досады, то ли для форса — отпустил русые усы. Правда, росли они не дружно: где кустами, где плешинами. Но ребятам и такие усы были в зависть.

Голощапов ведал партийной ячейкой. И все напирал на то, чтоб народ в селе был грамотный.

Клавдия Алексеевна, Истратов и Анна Егоровна собирали по вечерам молодых солдаток, невест, старух и стариков. Перезрелые ученики, стыдливо усевшись за парты, поскидав платки и шали, с натугой, но прилежно водили заскорузлыми пальцами по букварю и хором складывали слова: «Мы не рабы. Рабы не мы». А когда они уставали, появлялся Митрохин, двигал ногами, сидя за фисгармонией, и для отдыха разучивал с ними революционные песни.

Димке Голощапов сказал однажды:

— Ваш председатель зимой был в бегах. А на другой год оставаться ему в классе нечего. Паренек головастый, к ученью прилежный. Покажите-ка, чего стоит ваша дружба. Готовьте сообща Кольку, будет ему осенью экзамен.

С этого и началась жизнь ячейки. Димка требовал от Кольки отчета по литературе и по истории, Настя — по математике и по физике, Сила — по ботанике, Филька — по зоологии. Колька старался как мог, и дело пошло неплохо.

Но самой большой заботой Голощапова была коммуна.

Ранней весной зашел он к Шумилиным, долго пил кипяток с сухарем, спрашивал про отца и про дядю Ивана, которые воевали за Волгой в дивизии Чапая. Вспомнил и про деда Семена — как раз по нему справили годовщину. Потом взял в руки свою скуфейку и вдруг предложил:

— Придется и вам стать большой хозяйкой, Анна Ивановна.

Мать насторожилась, вскинула от стола испуганные глаза.

— Муж, брат и свекор для народа старались, подошло и ваше время. Будете коммуной руководить. И не отказывайтесь. Точка! Ведь именно так говорил покойный Потап Евграфович.