Иван Сабило - Последние каникулы

Прислонившись лбом к стеклу, Федор провожал глазами дома, заборы, черные куски леса, которые не пощадил пожар. Загорелые мужчины и женщины валили опаленные деревья, обрубали оставшиеся ветки и стаскивали к штабелям — расчищали место под будущие посадки.

Вспомнился дом, вчерашний вечер, на котором были две мамины подруги с мужьями, пожилой руководитель оркестра Виктор Алексеевич и Аля. Виктор Алексеевич рассказывал музыкальные были и небылицы и старался внедрить «собственный» способ заварки чая — прямо в чашке, минуя чайник. Мамины подруги пытались исполнить «Калитку», но это у них долго не выходило, потому что мужчины заговорили о международном положении и политике. Но видно, даже о политике нельзя говорить бесконечно, и когда они замолчали, у женщин наконец получилась «Калитка». Мама улыбалась, слушала, кивала головой там, где у них получалось особенно хорошо; они втроем допели романс и спохватились, что уже поздно.

Был самый разгар белых ночей. Федор и Аля вышли проводить гостей на остановку. Перед тем как сесть в троллейбус, Виктор Алексеевич отозвал Федора в сторонку, назидательно произнес: «Смотри там, Феденька, понимай родителей. Если что — помоги им сойтись, пускай опять живут вместе…»

Федор не ожидал таких слов от малознакомого человека и на минуту оторопел. Давно уже он не надеялся, что мама и отец могут снова оказаться вместе. Поблагодарил Виктора Алексеевича за добрый совет, помог сесть в троллейбус и вернулся к Але.

Длинный, полный суеты и волнения день давно кончился. Безмятежно, весело прогуливались молодые пары, на скамеечке под липами пожилой человек в очках читал газету. По улице, уткнувшись в журнал, плелся огромный бородач, на длинном поводке он вел крохотного фокстерьерчика, почти щенка, и Аля еле слышно произнесла:

— Не потерял бы.

— Не потеряет… Впервые вижу гиганта с крошечным щенком.

— И я, — сказала Аля.

Они рассмеялись от такого открытия, а потом до самого дома шли молча. Федор думал, что Аля у подъезда остановится, замедлил шаги, но она вошла в дверь и стала подниматься по лестнице. Вот остановилась, повернулась к нему. Он увидел ее широко открытые, темные, в полумраке лестничной площадки, глаза, чуть припухлые губы. Он стоял на ступеньку ниже, и ее губы были совсем близко. Он потянулся, прижался к ним своими губами, сознавая, что целует ее, сознавая, что боится сделать ей больно, плохо… Под его ладонью билось Алино сердце, и ему показалось, что у них в эту минуту было только одно сердце на двоих.

Она отпрянула, бросилась наверх. Через мгновение он услышал, как захлопнулась дверь. Он поднялся, взялся за ручку ее двери и несколько секунд стоял в тишине. Он шагнул с первой ступеньки — и вдруг будто разряд молнии: «Останься!» Вторая ступенька — и снова: «Останься!» Третья — и снова…

Федор бежал по лестнице и уже точно знал, что никуда не поедет, что мама тоже не хочет ехать и что лучше всего им остаться дома, а отца они могут вызвать к себе, раз ему хочется их повидать!..

Но как только он открыл дверь и увидел маму, вытирающую кухонным полотенцем голубую тарелку, понял, что поездку отменить нельзя, что они решили ехать и поедут, несмотря ни на что!

От движения и скорости, от смены пейзажа он запел какую-то странную песню, без слов и мотива, а потом и слова пошли: «Тебе шестнадцать лет, как ма-ало! Ведь по годам — ребенок ты, но что со мною ста-ало, с тобой, па-рам, мои мечты…» Федя ликовал, что у него, как у настоящих поэтов и композиторов, имеются способности, и если как следует заняться, то пойдет и пойдет. Вот идет же: «Я все-таки, Аля, понять не могу-у, как же случилось все э-это, что сердце свое я на части делю-ю, тебе отдавая частичку при встре-ече…» «Идет же!» — воодушевлялся он, думая об Але. Теперь он многое может, только нужно всегда быть в настроении, как сейчас, тогда все получится!

— Мешает? — спросил он, когда мама снова открыла глаза на дребезжащий стакан. Подошел к полке, снял его и размахнулся, чтобы швырнуть в окно.

— Не смей! — остановила мать.

Он поставил стакан на сиденье и вернулся. Мама в знак благодарности кивнула ему и снова закрыла глаза.

Федор стал думать о поселке своего детства. Что он помнил: озеро, лес, деревянные домики, улицы, застроенные старинными каменными домами, низкорослыми, выкрашенными в красный, в желтый, а то и в зеленый цвет? Он помнил стадион, который даже во время футбола задумчиво и настырно пересекали поселковые коровы, следовавшие с пастбища домой, и никто из футболистов не прогонял их, но и не останавливал игру. Еще он помнил зенитку, памятник-зенитку, что стояла недалеко от станции на высоком пьедестале из серого камня. Мальчишки постарше забирались на пьедестал, усаживались в металлическое дырчатое седло и крутили какое-то колесико — от этого зенитка поднимала и опускала длинный ствол… Может, поржавела за столько лет и ее убрали?