Александр Кулешов - Белый ветер

Кузнецов думал, что разговор закончился, но Левашов не уходил. Он продолжал стоять у стола. Командир роты вопросительно посмотрел на своего заместителя.

— Товарищ капитан, — неожиданно резко заговорил Левашов, — хочу доложить вам о чепе, случившемся во время лыжного кросса…

— Доложить только теперь? — недоуменно перебил Кузнецов.

— …Рядовой Рудаков, — продолжал доклад Левашов, — нарочно сломал лыжу, чтобы сойти с дистанции. Устал, духа не хватило идти дальше, попытался с лыжни сойти. Я увидел, заставил идти дальше. Тогда он улучил момент и сломал лыжу. Думал, уж теперь-то не заставят. Не вышло! И силы нашел, и к финишу вовремя добрался, и даже похвалили за упорство. Я, честно говоря, больше всех радовался. А потом радист с дистанции мне все и рассказал. Вернулись домой, и тут Рудаков ко мне сам является. Раскаялся. «Места, — говорит, — себе не нахожу. Меня чествуют, а я-то обманщик…» Словом, объяснился я с ним, товарищ капитан, и отпустил его с миром. Говорю: «Раз сам понимаешь, что виноват, и хочешь вину искупить, стань образцовым солдатом».

— И дальше что? — спросил Кузнецов.

— Ничего, — ответил Левашов. — Думаю, что надо поверить солдату…

— Товарищ лейтенант, — Кузнецов говорил негромко, глядя в сторону, словно речь шла о чем-то не очень значительном, — солдат в вашем присутствии совершает почти что дезертирство, иного определения я не нахожу, обманывает вас, своих товарищей, а вы хлопаете его по плечу и говорите: «Служи, гвардеец. Родина вознаградит твои усилия». Так я вас понял?

— Нет, товарищ капитан, совсем не так!

Левашов начал, по собственному выражению, «заводиться», В конце концов, он сам пришел к командиру роты. Поделиться сомнениями, посоветоваться. А тот, и не дослушав толком, уже разносит, да еще с эдакой издевкой. Если раньше Левашов действительно хотел посоветоваться, то теперь, после такой реакции Кузнецова, готов был яростно отстаивать точку зрения, только что казавшуюся ему самому весьма спорной.

— Не так! Солдат сам пришел. Никто за язык его не тянул. Значит, осознал свою вину. Теперь готов на все, лишь бы ее искупить. А мы его — трах-бах! — накажем. Как он следующий раз поступит? Уж наверняка ни в чем признаваться не станет.

— Вы так думаете? — В голосе Кузнецова звучала ирония. — А если он сообразил, что покаянную голову меч не сечет? А если другие солдаты узнают — каков пример? Да его, подлеца, под трибунал надо!

— Я категорически с вами не согласен, товарищ капитан! Убежден, что Рудаков больше не повторит подобной ошибки. Ручаюсь за него головой.

— Вот что, товарищ лейтенант, — Кузнецов говорил теперь тоже резко, но так же тихо, — голова у вас одна, и, прежде чем ручаться за кого-нибудь, хорошенько подумайте. Сейчас отправляйтесь к Русанову, как я сказал. А завтра утром доложите мне, что надумали делать с Рудаковым.

И Кузнецов начал разбирать бумаги на столе, давая понять, что разговор окончен.

Левашов, мрачный, отправился на поиски Русанова, которого вскоре разыскал. В ближайшее время тому предстояло вместе с командиром роты и лейтенантом Гоцелидзе выехать на инструктаж в округ, и замкомроты оформлял необходимые бумаги.

Они вместе отправились обедать. Это стало традицией. Не очень уж много свободного времени оставалось у офицеров для такого вот общения. И хотя темы бесед чаще всего были служебные, но некая разница, пусть неуловимая, все же ощущалась. Не в таком духе шел разговор, как в ротных канцеляриях или на занятиях.

Военторговская столовая слыла образцовой, каждый раз завоевывала переходящий вымпел. Зал отличался безукоризненной чистотой, летом на столах стояли живые цветы, а зимой — искусственные. Подносы, посуда, ложки, вилки — все сверкало. Сияли белозубыми улыбками официантки. Они тоже составляли частицу славы столовой. Про то, что у десантников официантки красотки, знал почти весь город. Ежегодно их состав обновлялся, так как многие выходили замуж за офицеров гарнизона, уезжали или уходили с работы. На их место приходили новые, неизменно молоденькие и хорошенькие.

Только Левашов собрался заговорить о подрыве льда, как к столу присел лейтенант Власов. Он принес с собой атмосферу шума, громогласного смеха, словно за столом сразу уселся целый взвод.

— Разрешите, товарищи заместители? Девушка, тройной борщ, умоляю! Куда она делась? Исчезла в ночи! Помню, случай был с одним генералом, умора! Ночные прыжки — не видно ни зги. Приземляюсь наугад! А рядом где-то опускается генерал, да неудачно — коряга какая-то подвернулась; он будь здоров о нее стукнулся. Подбегает гвардеец, помогает парашют снять, спрашивает: «Здорово… шмякнулся, шляпа?» Не видно же ничего. Генерал в тон ему: «Здорово… шмякнулся». Я кричу: «Товарищ генерал, вы где?» «Здесь!» — отвечает. И поверите, братцы, того гвардейца словно ветром сдуло. Был человек и нет — растаял в ночи. Я подхожу к генералу, ворчит: «Вот солдат! Ночь, ветер — не боится прыгать, а оттого, что с генералом по-солдатски объяснился, сдрейфил! Плохо в твоем взводе с психологической подготовкой, лейтенант!»