Александр Кулешов - Белый ветер

— Все, решено! — торжественно провозгласил Шуров, вставая. — Идем в Донецкое училище. Ты, Юрка, давай доведи работу до конца: узнай, что нужно, какие там документы, что за экзамены, сходи в военкомат…

В дверь снова просунулась Люська, лицо ее было обиженным.

— Иду! — весело закричал Левашов. — Теперь будем петь, танцевать, научусь на гармошке играть!

Грохоча по лестнице, они спустились в столовую, где царило веселье: кто-то в одном углу на полную громкость включил транзистор, а в другом нестройно распевали новогоднюю песенку из какого-то кинофильма.

Левашов вышел в сад. Цветные лампочки продолжали гореть, освещая чью-то одинокую фигуру, неверным шагом бродившую между деревьями в безнадежных поисках какой-нибудь затерявшейся бутылки. Но бутылки были все давно извлечены и распиты, лишь картонные зайцы беззвучно смеялись над наивным парнем. Музыка еле слышалась за плотно закрытыми окнами дачи. И еще откуда-то с дальнего конца поселка доносилась песня. Было тихо в заснеженном саду. Тяжелые лапы елей, опустившиеся под грузом снега, тянулись к Левашову; высокие сугробы отражали свет, падавший из окон; засыпанные снегом пни и кусты казались причудливыми птицами, зверями со страшными головами.

Пахло морозным ветром, густым снегом, хвоей… Это был запах дальних дорог, неведомых мест, увлекательных приключений, всего того, что ждало где-то впереди.

Левашов шел без шапки и пальто, проваливаясь в снег, не ощущая холода, шел радостно улыбаясь, глядя на верхушки стройных елей, которые покачивались где-то там, наверху, в начинавшем светлеть небе…

Будущее казалось таким ясным!

Родители также одобрили выбор сыновей.

— Не всем же Левашовым инженерами быть, — развел руками Юрин отец, узнав о решении сына. — Мы с матерью скоро выйдем на пенсию, Николай — на заводе, Ольга — сам знаешь — к нам в институт хочет. А уж ты, Юра, выбирайся в генералы. — Он рассмеялся: — Не сразу, конечно, но лет так через двадцать, не сомневаюсь, нашьешь лампасы!

Мать осторожничала. Она все старалась выяснить, не опасно ли там, в училище, все-таки дело-то военное. Юрий многословно объяснял, что политработники — самая безопасная военная профессия, нечто вроде лектора в институте.

Что касается брата, тот подтрунивал:

— Все красивым хочешь быть! Мундир гвардейский! Сапоги со шпорами. Небось усы заведешь? Чего стараешься, и без того девчонки за тобой табуном бегают?!

Юрий серьезно доказывал брату, что теперь шпоры даже в кавалерии не носят. И вообще-то, есть ли она — кавалерия?

Шутки шутками, а учиться в училище — дело серьезное.

Когда узнали условия приема, поняли: придется готовиться как следует. И засели за учебники. Забросили все, даже спорт, даже аэроклуб. Не знали, на что больше нажимать: на математику или физику, русский язык или историю?

Последние дни перед отъездом прошли, как всегда, бестолково. Надо было со всеми проститься, навестить памятные места, что-то купить, что-то достать.

Еще больше суматохи было на вокзале.

Когда поезд тронулся и в сизой гаревой дымке скрылся перрон, и руки, колыхавшиеся над головами, и белые платки, и яркие цветы, Цуриков вынул из чехла гитару и, поудобнее пристроившись, запел:

Звенели гитарные струны. Цуриков пел песни невеселые, всем хорошо знакомые, пел с хрипотцой, с печалью. Ибо за месяц до отъезда влюбился. Новое чувство настолько переполняло его, что он без конца делился своими переживаниями с друзьями и делал это столь наивно и восторженно, что у них не хватало духа посмеиваться над ним, что при других обстоятельствах они не преминули бы сделать.

Впрочем, когда он представил им свою подругу, стало не до смеха. Ее звали Валей, она работала в библиотеке и была очень хорошенькой.

На вокзале Валя не плакала, она была твердо убеждена, что время до первого отпуска пролетит быстро и что вообще ничто не может измениться: если полюбили, так и будут любить всегда. Цуриков гордился своей подругой, весело смеялся. Но в поезде настроение его испортилось, и песни становились все печальнее, а в голосе прибавлялось хрипотцы…

Все четверо подали заявление в училище, прошли медкомиссии, собеседования и были допущены к экзаменам.

Вот тут их подстерегла первая потеря. Троих приняли, а Шуров не прошел по конкурсу. Это потрясло друзей: уж кто-кто мог не пройти, только не он! Шуров лучше всех учился, дотошней всех готовился к экзаменам, он вообще, казалось, был создан для военной карьеры.