Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Да вы про кого?

— Я? Да так, вообще… говорю — это верно. У нас как ум или талант — то пьет, обязательно пьет.

— Ну, да. А пьет-то что?

— Как что? Вино, аперитивы, коньяк, кальвадос.

— Но позвольте, позвольте… В Париже столько бистро, ресторанов, и везде эти бутылки и вино. Его же пьют. Разве пьют только таланты, умы русские? Пьют все. В чем же дело?

— Конечно, все пьют, но только не видно, внимания на себя не обращают… А я, знаете, между делом вроде статистики веду, на всякий случай. Вроде как искусством таким занимаюсь. Надо же удовольствие иметь. Вижу — кто-нибудь обедает в ресторане, думаю — интересно. Ну-ка, что он пить будет. Гляжу — и что же? Красное вино, полграфина. Думаю: «Притворяется». Представьте, ни рюмки водки, ни кальвадоса. Притворяется!.. Все же вынимаю книжечку и записываю: «Пьет красное вино».

— А зачем вам это нужно — записывать-то?

— А… А как же — интересно! Про него скажут: он и то, и это, а я знаю — вино пьет, записано. Сижу это, скажем, и вижу нашего знаменитого коммерции советника Растаковского. Вижу: рюмку водки выпил. Я записал: пьет водку.

— Интересно это вы… занятно…

— Очень интересно! — обрадовался собеседник. — Советую и вам — записывайте на случай. Я так: когда про кого говорят, то это я в книжечку сейчас себе и посмотрю и вижу: пьет аперитивы — пикон, ситрон а л-о [5] пикон — род алкогольного напитка, а также эссенция, добавляемая в алкогольный напиток. ситрон а л-о — ( фр. citron а l’eau) — лимонная вода. . Скажем — лекции у нас часто. Читает такой-то. Ну, что-нибудь такое: «Христианство и социализм», или «Свобода и эстетика», или мораль какая-то, все равно. Я к концу вечера и смотрю, что докладчик, что пьет после лекции?

— Интересно!.. — сказал мрачный человек.

— Еще бы, как утешает, знаете.

— Верно, — сказал мрачный человек, вставая из-за стола. — Ну, а вы-то пьете? Я ведь вас пьяным видал…

— Пью, только не выделяю себя, пью все.

— Ну, прощайте, с вами разговориться интересно, очень интересно.

— Подождите минутку. А Смирнов-то — женился, люльку качает и младенцу поет, подумайте, эдакую песню:

…Такую песню, младенцу… подумайте… А ведь общественник был. Я, говорит, хочу, говорит, ему душу русскую вставить. Почему бы это с ним?..

В середине суровой зимы, когда были короткие дни и уже в три часа наступали сумерки декабря, среди покрытой снегами России, в городах, селах и бедной лачуге у глухого леса, приветливо в канун великого праздника нашего, Рождества Христова, в окнах мелькал огонек. И радовалась душа, что вот есть праздник — Рождество Христово, Бога нашего, и есть Он.

В жизни и трудно, и горько, и нужда, и незадача, и неправда живет меж людей. А вот есть Рождество, есть надежда, есть Свет разума. Обойдется все это злое, нечестное, обманное, житейское, низменное. И придет и воссияет правда, воскреснет приязнь и дружба человеческая, смягчится душа человека, и обнимет чувство любви душу, и возлюбят друг друга.

На кухне в моем деревенском доме хлопоты. Там жарят, варят — гусь, поросенок.

Композитор Юрий Сергеевич как-то изменился в лице, глаза круглые, озабоченные. Зашел ко мне в комнату, сказал:

— Где перец?

Взял так серьезно из шкафа перец и ушел. В коридоре мимо меня прошел молча мой слуга Ленька. Тетка Афросинья серьезная. Все молчат. Как-то меня не замечают. Барана моего, собаку и ручного зайца выгнали из кухни. Они как-то все примолкли. Там горит, кипит работа. Завтра Рождество.

Я это пошел было за квасом, а мне говорят: «Нет квасу». А барана, так прямо по заду — раз! Он прямо бегом ко мне и смотрит в страхе белыми глазами. Прямо чувствуешь себя виноватым, каким-то ненужным.

Приятель Коля Курин лежит на тахте и говорит:

— Юрий, знаешь, там жарит, варит, не подступись. Я спросил: «Позвольте пройти». — «Куда тебе?» — спрашивают. Я говорю: «На крыльцо выйти, поглядеть на звезду Вифлеемскую». — «Это, — говорят, — завтра, а сейчас убирайся отсюда, мешаешь». Это еда у Юрия — все, брат, оттого он и толстый, ужас какой толстый, живот какой у него!

— Это где же вы Вифлеемскую звезду, Николай Васильевич, здесь увидели? — спросил его приятель мой, доктор Иван Иванович.

— То есть как это — где? Она вот к двенадцати часам ночи будет над горизонтом на востоке. Это вот по ту сторону, — показал он рукой.