Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

В клетку вошел укротитель, одетый в светлое трико и в ярко-голубой камзол, обшитый блестками. Лихо завитой, румяный. Голубые глаза его улыбались. Публика аплодировала. В руках у него был маленький серебряный хлыстик, через который высоко прыгали львы, потом они прыгали и через его голову. Он изящно помахивал хлыстиком. Львы кружились вокруг, быстрее и быстрее. Вдруг они все бросились в сторону, и все заревели, и, рыча, медленно стали приближаться к укротителю. Он сделал вид, что испугался, пятился от них задом, смотрел на них в упор, все отодвигаясь. Он как бы хотел уйти в дверь и остановился и уперся задом в испуге в железную загородку.

В публике прошел тревожный шепот. Кто-то крикнул. А львы приближались, рыча, к укротителю, все ближе и ближе — вот бросятся.

В это время старик-лев, загородив укротителя, встал на задний лапы, открыв пасть и подняв обе лапы, в которых был пистолет, выстрелил в львов. Те все упали, как убитые…

Укротитель рукой посылал публике поцелуи.

Когда кончились представления зверинца и львы уехали с укротителем из Москвы, Василий Белов мне как-то в мастерской сказал:

— Да, вот этот мадьяр — хозяин, что львов показывал, и… и денег с публики нагреб. А какие это львы? Телята. Он ведь что… Вот спросите дворника, Миколая Тихонова, он знает, он сам видал… Он у всех что ни на есть, у этих львов, все зубы и когти повыдергал клещами… Ну и что… Тада его хочь за хвост тащи. Лев!.. Чего он такой может? Зверь умный, он видит… чего ему без его оружия делать? Ни зубов, ни когтей… Вот ведь что, плутня какая… Человек-то хитрее зверя, набивает карман. То-то он с ими, как с телятами, — спит, и все такое. А у их чего — ни зубов, ни когтей, чем им жить? А то бы они его давно сожрали, только бы косточки хрустели…

Василий сердито налил в стакан пива и выпил разом с досадой. Он бойко надел картуз и, уходя из мастерской, сказал:

— Смешного в этом самом мало, одна плутня…

Как хорошо было летом в России! Помню, как-то сказал мне охотник, крестьянин Герасим Дементьевич, что недалеко, в семи верстах от меня, есть небольшая речка Шаха, лесная речка. Чистая вода, купаться — дно — чистый песок, и рыбы много, лещ есть — серебряный и золотой.

Как отрадно представилась нам лесная речка по рассказу Герасима, и еще, кстати, мельница, там, у реки, и мельник — свекор Герасима. Решил поехать, наскоро собрались приятели. Связывали длинные удилища в кучу, укладывали на телегу походную палатку, холст, краски, острогу на длинной палке, сеть и парусиновое складное ведро. Ведро оказалось с дыркой.

— Ленька, — спрашиваю я своего слугу, — отчего это дыра в ведре?

— Дыра-то… — отвечает медленно Ленька, — да от этого самого… в реку опустили с рыбой, а там крысы водяные прогрызли — рыбу хотели сожрать.

— Зачем же ты его кладешь на телегу, оно ведь не годится?..

— Конечно, не годится… — и Ленька снимает ведро и бросает его к сараю.

— Ты что это ведро бросаешь? — кричит Василий Сергеевич.

— Да ведь оно с дырой… — говорит Ленька.

— С дырой. Дак я нарочно дыру прорезал. Сажать в него лещей. Что ты понимаешь, — горячился Василий Сергеевич, — ты меня не учи! Где выполозки?

— Какие выполозки?

— Как — какие? Черви, которых я ночью ловил. Вот олух! Ты же фонарь держал, когда я ловил.

— Они все уползли… разве их удержишь?.. — сказал Ленька.

Василий Сергеевич пошел, сел у террасы дома на скамейку и медленно курил папиросу в расстройстве чувств.

Артист Трубенталь, в плаще и берете, помогал Юрию Сергеевичу собирать бутылки, закуски, укладывая бутылки на телегу.

Юрий Сергеевич говорит мне:

— Прошу, посади Трубенталя на заднюю подводу, не сажай со мной, а то он поет… Потом, он взял у тебя большой бинокль в чехле, так я отвинтил стекло, спрятал в ящик стола, а то он будет всю дорогу рассказывать, что он видит окрестности и какие окрестности. Это невозможно…

Собрались. Едем. Садимся.

— Я не еду, — говорит раздраженно Василий Сергеевич, — этот ваш Ричард — Ленька — выполозки в ящик не положил… расползлись… Как же вы леща поймаете без выполозка? А? скажите, пожалуйста!..

— Чего, Василий Сергеевич. Там найдем их, — уговаривал Герасим.

Наконец едем. Едем частыми лесочками, проселками. У дороги в траве голубые колокольчики, иван-чай. Пахнет лесами, и в душу входит покой и радость.

— Стой! — кричит Василий Сергеевич.

Повозки останавливаются. Из задней вылезает Василий Сергеевич и, подходя к нам, говорит мне и Юрию Сахновскому: