Николай Дубов - Горе одному

— Что вы! — засмеялась Нина Александровна. — Просто какая-нибудь задача, головоломка, вот и всё. Ребята поиграли и бросили. Мало ли чем они занимаются…

— Ну, знаете! Надо знать, чем они занимаются. Совсем не головоломка, и ее не бросили, а потеряли! Головоломку не разыскивают так, как Горбачев искал эту записку. Он чуть не весь класс облазил…

— Так это у Горбачева? А откуда…

— Не играет значения, откуда я знаю, — прервал Гаевский. — Я бы на вашем месте вызвал Горбачева. Пускай объяснит, что это за записка.

Викентий Павлович покосился на стол. Перед Ниной Александровной лежал смятый листок бумаги, она в нерешительности смотрела на него.

— Вызвать нетрудно, только вдруг это пустяки какие, а я буду допрашивать… — Она подняла голову и встретилась взглядом с Викентием Павловичем. — Как по-вашему?

— Что такое? — досадливо поморщился он, взглянув на дотлевающий окурок.

— Да вот, — протянула Нина Александровна записку, — не знаем, что это — задача или…

Викентий Павлович взял записку. На ней было три строки цифр, вместо подписи стояла латинская буква «Ф», заключенная в кружок. Он посмотрел на обратную сторону:

— Похоже на криптографию. Когда-то я интересовался этим делом.

— На что похоже? — не понял Гаевский.

— Тайнопись. Шифр.

— Вот видите! — с торжеством сказал Гаевский. — А я что говорил?

Нина Александровна растерялась:

— Как же теперь?.. Он ведь не скажет…

— Что значит — не скажет? Скажет как миленький!

— Погодите, — остановил их Викентий Павлович, продолжая разглядывать записку. — Кажется… Если я не ошибаюсь, это проще пареной репы… Одну минутку! — Он начал что-то писать, потом оставил и сказал Гаевскому: — Дайте-ка, пожалуйста, вон с того стола алфавитную книгу. — Он пронумеровал буквы алфавита и, сверяясь с ним, начал переводить записку. — Ну конечно! Самый наивный и примитивный шифр из всех существующих… Младенческий, можно сказать. Вот, пожалуйста! — И он протянул Нине Александровне перевод записки:

«В! З! У! Д!

Чрезвычайный сбор членов «Ф» назначается в полдень воскресенья в сквере Надежд.

«.

— Что это значит? — недоумевая, спросила Нина Александровна.

— Вот уж этого не знаю! — развел руками Викентий Павлович. — Какие-нибудь «сыщики-разбойники»… Шифр детский, почерк тоже… Словом, пустяки, ребята забавляются… Пошли на урок, звонят.

…Нина Александровна достала из кармана сложенную бумажку, расправила на столе и, придерживая, показала Лешке:

— Ты знаешь, что это такое, Горбачев?

Лешка, узнав Витькину записку, почувствовал замешательство, но тут же сообразил, что никто не видел у него записки, доказать ничего нельзя.

— Нет.

— Это не твоя записка?

— Я же говорю — нет. Если б моя, так я б знал…

— Так-таки ничего про эту записку и не знаешь?

Лешка отрицательно покачал головой.

— А зачем ты ее искал?

Лешке вспомнились открытые, ясные глаза Юрки Трыхно. Он перевел дух и, помрачнев, сказал:

— Откуда вы знаете, что́ я искал? Я вовсе не записку, а карандаш.

— Так… И что в ней написано, ты тоже не знаешь?

— Откуда я могу знать? Что, я ее писал?

— А кто ее написал?

— Что вы у меня спрашиваете? Не знаю я, и всё!

— Хватит дурака валять! — жестко сказал Гаевский. — Говори правду. Ну! — прикрикнул он.

Лешка посмотрел на него, и ему показалось, что там, где обычно у Гаевского прятались улыбающиеся, близко поставленные глаза, сидят маленькие острые колючки.

— Вот что, Горбачев, — не дождавшись ответа, сказал Гаевский, — мы знаем, что тут написано. Мы знаем больше, чем ты думаешь… Да, да! — подтвердил он, поймав Лешкин, исподлобья, взгляд. — Но мы хотим, чтобы ты сам рассказал обо всем. Если расскажешь, ни тебе, ни твоим товарищам ничего не будет. Ну, а если будешь запираться, отрицать, дело кончится плохо. Оч-чень плохо!.. В твоих интересах рассказать нам всю правду. Разве мы хотим тебе зла?

Гаевский переменил тон, старался говорить задушевно, колючки шарили по Лешкиному лицу, и тот не поверил задушевному тону.

— Что такое «Ф»? Кто ее члены?

Кончики Лешкиных ушей начали гореть.

— Да чего вы ко мне пристали? Не знаю я ни про какое «Ф»…

— Смотри, Горбачев! — угрожающе сказал Гаевский. — Говорить мы тебя заставим. Ты еще раскаешься и пожалеешь, только потом будет поздно…

— Чего мне каяться, если я ни в чем не виноват? — с вызовом посмотрел Лешка в сверлящие колючки Гаевского. — Я пойду в класс.

— Никуда не пойдешь!