Жоржи Амаду - Лавка чудес [litres]

Педро Аршанжо на восемь лет моложе, на здоровье не жалуется. Плотно сбитый крепыш, любитель поесть и выпить, женщин предпочитает молодых и одной возлюбленной не ограничивается. Правда, уроки давать ему не больно по душе, терпение уже не то, да и жаль тратить драгоценное быстролетящее время на грамматику.

По-прежнему больше всего любит Педро Аршанжо говорить с людьми. От дома к дому, от лавки к лавке, от пирушки к пирушке. Любит сидеть в лавке ваятеля святых Мигела, куда стекаются страждущие и обиженные искать майора Дамиана де Соузу. Просиживает там до обеда, записывает что-то в черную книжечку, его принимают за секретаря майора.

Любит он слушать разные истории про ориша, про времена рабства из уст Пулкерии и Аниньи, которые слыхали их от дедов, убеленных сединами, любит присутствовать на репетициях афоше «Африканские весельчаки», руководить которым получил приглашение от матушки Аниньи, когда Бибиано Купим, старший жрец кандомбле Гантонс, поднял флаг прославленного представления и вновь вывел его на улицу; любит сидеть на скамье музыкантов в школе капоэйры местре Будиана или Валделойра, играть на беримбау и подпевать:

Любит он петь и на террейро, сидя рядом с «матерью святого» и раздавая благословения жрицам и иаво:

Хорошо ли, худо ли, а поет человек – и жив. Так ведь, отец Ожуоба? Благословите, мне пора, кто идет последним, тому и двери запирать.

Местре Лидио ищет заказчиков, объявляет, что снова взялся за чудеса, другого такого мастера не было и не будет, а вот местре Аршанжо уменьшает число учеников и уроков, все свое время проводит на улице, с одним поговорит, с другим, посмеется, закидает вопросами, «да ну же, дружище, не держи язык за зубами, расскажи что-нибудь, загадай загадку». Слушает и рассказывает, рассказчик он отменный, столько знает разных историй, так умело закручивает нить – до самого конца развязку не угадаешь.

Так жадно и нетерпеливо он не жил даже в юности, когда по возвращении из Рио с головой окунулся в баиянскую жизнь. Времени стало меньше, дни мелькают быстрей, недели и месяцы скачут галопом. И так этого времени не хватает, а тут еще трать его на уроки. Когда Банфанти заказал книгу по кулинарии, Педро Аршанжо воспользовался этим предлогом и отказался от последних учеников. Ощутил себя совсем свободным, никакого расписания, никакого распорядка. Он сам себе хозяин, его время принадлежит улице, людям.

Педро Аршанжо наблюдает, как местре Лидио делает набросок чуда, подбирает краски для выразительной массовой сцены. Дона Виолета, толстая сорокалетняя женщина, лежит на рельсах перед бампером трамвая, нога сломана, платье разорвано, по бедру струится кровь, взор с мольбой устремлен на образ спасителя Бонфинского. Само трагическое происшествие – неудачное падение, несущий смерть трамвай, молящий взгляд – занимает немного места на картине. Остальная часть, примерно две трети, – нарядный салон трамвая, где пассажиры, вагоновожатый, кондуктор и полицейский обсуждают случившееся, тут же вертится щенок. Художник выписывает каждую фигуру: вот мужчина с огромными усами, вот старый негр держит за руку белого мальчика, вот женщина в желтом платье, вот ярко-рыжий щенок.

Вдруг местре Лидио поднимает глаза на Аршанжо:

– Ты слыхал, кум? Тадеу приехал, он здесь, а Баие.

– Приехал Тадеу? Когда?

– Когда – не знаю, видать, на днях. Но узнал-то я только сегодня утром в лавке Теренсии. Дамиан повстречал его на улице, он сказал, что едет в Европу. Остановился в доме родителей Лу…

– У своего тестя, мой милый. Разве он не зять полковнику?

– Сюда-то не зашел даже…

– Зайдет, никуда не денется. Ведь только приехал, тут всякие дела, визиты, родственники.

– Родственники? А мы?

– Да с какой стороны ты ему родственник? Может, потому, что он звал тебя дядей? Но так к тебе обращается любой ученик, дружище.

– И ты ему не родня?

– Я родня всем и никому. Если я и делал детей, при себе их не держал, милый мой. Не горячись, выберет время Тадеу, зайдет. Попрощаться.

Лидио вновь устремил взгляд на картину. Голос Аршанжо звучал спокойно, почти бесстрастно. Где же родительская любовь, самое глубокое чувство на свете?

– Черта помяни, и он тут как тут! – смеется Педро Аршанжо. Лидио Корро оборачивается.