Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Ну, так вы идете? – снова обратился к ней мистер Суонкорт.

Он схватил ее несопротивляющуюся руку, переплел со своей и свел ее вниз по лестнице. Найт провожал ее взглядом, последний миг вселил в него отчаянную надежду, что она обернется. Она спускалась вниз и ни разу не обернулась.

Он слышал, как входная дверь гостиницы открылась и закрылась снова. Колеса кеба чиркнули по бордюрному камню, послышалось бормотание даваемых инструкций. Дверца кеба хлопнула, колеса задвигались, и они укатили прочь.

С того часа как она у него ненадолго появилась, в груди Генри Найта свирепствовала ужасная буря. Его инстинкты, чувства, эмоции – или как бы это ни называлось – убеждали его сделать первый шаг, скорее ехать к Эльфриде и стать ее любящим мужем и защитником до конца дней.

Затем появлялись разрушительные мысли о том, что по-детски непосредственный, непродуманный и неосторожный поступок Эльфриды, когда она приехала к нему одна, только доказывает, что приличия были для нее не чем иным, как мертвой буквой закона общества, что ее несдержанность, коя была истинным простодушием без всякой уравновешенности, значила, что ей безразличен декорум; и сложно ли предположить, что молодая женщина с таким характером была обманута в прошлом? Он говорил себе, будучи в настроении самого горького цинизма: «Подозрительная, сдержанная женщина чересчур проницательна, чтобы ее обманул мужчина, такие доверчивые создания, как Эльфрида, становятся падшими женщинами».

Проходили часы и дни, а Найт продолжал пребывать в бездействии. Медленно потянулось время, и оно заставило ослабнуть пробудивший было его сердечные чувства могущественный образ ее присутствия; время укрепило его умственные способности подавить любовь доводами рассудка. Эльфрида любила его, это он знал, и он не мог перестать любить ее, но жениться на ней он не мог. Если бы она только могла снова стать его Эльфридой – той женщиной, какой она ему казалась, – но та женщина умерла и похоронена, и он больше не знал ее! И как он мог жениться на этой Эльфриде – на Эльфриде, которая, увидь он ее сразу такой, как она есть, стала бы не более чем интересным, достойным сожаления знакомством в его глазах, но ничем более?

Ему разъедало сердце, когда он думал, что на самом что ни на есть личном примере столкнулся с куда худшим положением вещей, чем он привык обыгрывать в своей приятной социальной философии да описывать в своих сатирических эссе.

Нравственная правильность жизни этого человека достойна всяческой похвалы; но, несмотря на некоторую интеллектуальную проницательность, Найту было чуточку свойственно упорствовать в своих ошибочных суждениях, что главным образом обнаруживается в характере безукоризненно честных людей. В его глазах правда выглядела слишком ясной и чистой абстракцией, которая никоим образом не могла бы быть столь безнадежно перемешана с заблуждениями, какой ее видят люди практические. Раз он обнаружил, что ошибался, считая Эльфриду безгрешной, то ничто на свете не могло заставить его поверить, что она, в конце-то концов, вовсе не такая испорченная.

Он задержался в городе на две недели, не в силах ни за что приняться, разрываясь между страстью и доводами рассудка. Лишь одна идея оставалась неизменной – что лучше бы ему и Эльфриде никогда не встречаться.

Когда он просмотрел книги на своих полках – очень немногие из которых он вообще открывал с тех пор, как Эльфрида завладела его сердцем, – их нетронутый и аккуратный порядок упрекал его в отступничестве от старой веры его юности и первых лет возмужания. Он покинул этих друзей, кои никогда его не предавали, и таким образом они теперь, казалось, говорили, что он покинул их ради изменчивого наслаждения, даруемого послушною женщиной, кое закончилось одной лишь горечью разочарования. Дух самоотречения, граничащий с аскетизмом, что всегда одушевлял Найта в старые времена, заявил о себе исчезновением, как только родилась его любовь, а вместе с ним исчезло и самоуважение, что вознаграждало его за нехватку удовлетворения личных желаний. Образ бедняжки Эльфриды, вместо того чтобы сохранять, как прежде, место в его сердце, стал окрашиваться в оттенок искушения. Возможно, это была просто человеческая слабость, и это вполне естественно, что ему никогда ни на миг не взошло в ум: а не должен ли он ей маленькое самопожертвование за ее, нарушающую приличия, неосмотрительную преданность, проявленную ею при спасении его жизни?