Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

Только один экипаж ездил взад и вперед по набережной; это был открытый фаэтон, легкий и изящный, с широкими, мягкими сидениями, обитыми шелком. Бородатый кучер твердой рукою сдерживал тройку прекрасных ретивых коней, заставляя их идти медленным шагом, и, то и дело поворачивая, держался вблизи императорского Зимнего дворца. Хозяин этой упряжки обладал оригинальной наружностью. Ему было лет пятьдесят, его скуластое лицо славянского типа, с низким лбом и косым разрезом глаз, было желтовато-серо, дрябло и морщинисто. Взгляд выражал хитрое коварство, а на бледных, тонких губах широкого рта играла высокомерная, насмешливая улыбка, которая поспешно сменялась раболепным смирением, если на одном из дворцовых подъездов случайно показывался кто-нибудь из низших придворных чинов. Это гладко выбритое, пошлое и некрасивое лицо, казалось, лучше всего подходило разносчику, бродящему со своим товаром от одного дома к другому. Оно производило еще более неприятное впечатление в виду своего резкого контраста с остальною внешностью этого пожилого господина, который неутомимо разъезжал по площади пред Зимним дворцом. Сухопарые члены его костлявого, угловатого тела были облечены в костюм темно-коричневого бархата новейшего французского покроя, с блестящим, роскошным серебряным шитьем. На его голове был завитой по моде и напудренный парик, на котором покачивалась маленькая шляпа с серебряными галунами. В руке он держал палку с серебряным набалдашником; и явное старание казаться изящным и моложавым прибавляло к неприятному выражению его некрасивого лица еще комичность, что делало этого господина похожим на разряженную обезьяну.

Уже довольно долгое время катался он по площади пред Зимним дворцом, когда на одном из боковых подъездов продолговатого здания показалась кучка мужчин и женщине; их веселый смех и оживленная болтовня составляли резкий контраст с торжественной тишиной, в которую погрузилась столица.

То была труппа французского театра императрицы, собравшаяся на репетицию пьесы, назначенной к представлению в тот вечер. Актеры были одеты просто, в костюмы темных цветов; большая часть актрис накинула широкие плащи на свои легкие утренние платья.

Громко раздавалась бойкая французская речь по площади, заставляй слегка покачивать головою то одного, то другого из часовых, которые не могли понять, каким образом эти еретики-чужеземцы имеют свободный доступ в царский дворец на святой Руси.

Едва актеры вышли на набережную, как мужчина, катавшийся на тройке, дотронулся набалдашником своей трости до плеча кучера. Тот, по-видимому, понял безмолвное приказание своего господина, потому что погнал лошадей рысью через площадь и осадил их как раз пред труппой.

– Ах, вот и господин Фирулькин, – воскликнул один из актеров, – наш превосходный друг и покровитель!

– Здравствуйте, господин Фирулькин! – раздалось со всех сторон приветствие старику, который старался с юношеской легкостью выпрыгнуть из фаэтона, но чуть не упал, так что один из молодых людей со смехом подхватил его в объятья, тогда как другой поднял с земли оброненную им трость и шепнул стоявшей возле него даме:

– Жаль, что нам предстоит сегодня играть не «Мещанина во дворянстве»; лучшего образца для такого типа решительно не найти, как этот татарин с его наружным лоском.

Фирулькин со снисходительной благодарностью взял от него трость; игриво помахивая ею, со сладенькой улыбочкой, делавшей еще отвратительнее его дряблое лицо, он поспешил к молодой девушке, которая при появлении этого субъекта попятилась назад. Ее изящное личико с мелкими чертами, пикантное, выразительное, принадлежало к типу, особенно свойственному парижанкам. Большие темные глаза сверкали умом и живостью и казались созданными на то, чтобы с легкой подвижностью быстро и уверенно выражать всякое душевное чувство – от глубочайшей скорби до самой бойкой радости. Она была закутана в широкий плащ, капюшон которого покрывал ее голову, но складки легкого, мягкого шелка даже в этом неуклюжем одеянии обнаруживали грацию ее стройного юношеского стана и красивый рост.

– Я знал, что у вас сегодня репетиция, мадемуазель Аделина, – сказал Фирулькин на беглом французском языке, но с грубым акцентом, – и позволил себе обождать здесь, чтобы отвезти вас домой; ваши нежные щечки, пожалуй, загорят на солнце в такую жару.

Приближение старого ловеласа заставило еще дальше попятиться молодую француженку. Глубокое отвращение отразилось на ее подвижном лице, которое вспыхнуло с досады, когда кругом раздалось подавленное хихиканье. Впрочем, она тотчас приняла бойкую, насмешливую мину и с улыбкой ответила: