Эра Ершова - В глубине души

— Лазарь, — позвала Регина.

Лазарь вздрогнул. Некоторое время он сидел не оборачиваясь, как будто прислушиваясь к эху, которое оставил в его душе голос Регины, затем удивленно поднял брови и покосился в сторону. Разглядев рядом с собой фигуру женщины, он резко по-молодому вскочил на ноги.

— Регина, ты! — воскликнул он. — Какими судьбами?!

В этом возгласе было что-то отталкивающее, официозное, так встречают постороннего человека.

Регина с трудом встала, подошла к Лазарю и попыталась его обнять, но вместо мужа у нее в руках оказался воздух, которым до отказа была наполнена его дутая куртка.

— Пойдем в дом, — смущенно предложил Лазарь, — у нас там прекрасное кафе, тепло и можно поговорить.

…Регина с Лазарем сидели за пластмассовым столиком, накрытым бумажной скатертью, и молчали. Перед ними стояли чашки с горячим кофе со сливками, и Лазарь с видимым наслаждением время от времени шумно отхлебывал.

«Теперь он уже так и умрет с плохими манерами», — думала Регина, со скрытой тоской наблюдая за мужем.

— Знаешь, — вдруг заговорил Лазарь, — что было самым сильным ощущением, когда я впервые попал в этот интернат?

— Что?

— Горячий суп. Я много лет не ел горячего супа и совершенно забыл, какое это чудо!

— Лазарь, — Регина нерешительно взяла мужа за руку, — поехали со мной в Канаду. У тебя есть семья, есть внуки. Ведь ты же их еще ни разу не видел. Мы не смогли прожить жизнь вместе, но можно попробовать прожить вместе хотя бы старость.

Лазарь молчал, напряженно о чем-то думая. Регина ждала.

— Я не могу, — наконец вымолвил Лазарь.

— Почему?

— Не помню. — Он мучительно наморщил лоб. — Но ведь была же какая-то причина, по которой я не уехал тогда, давно.

Регина изменилась в лице:

— Как, ты совсем-совсем ничего не помнишь?

— Нет, помню! — оживился Лазарь. — Помню, что это было что-то чрезвычайно важное, что-то такое, для чего я вообще родился на свет.

— Что может быть важнее семьи, детей, внуков? — Регина попыталась увести мужа от воспоминаний.

— Я не знаю, не знаю! — Лазарь тер ладонями виски. — Но еще вчера знал… Регина, — Лазарь решительно встал, — ты поезжай, поезжай, а я приеду, как только вспомню…

На протяжении всего обратного пути в Канаду Регина плакала и, только когда шасси коснулись взлетной полосы, слезы сами собой закончились. Они здесь были никому не нужны, ее слезы. Регина вышла из самолета как в другое измерение, и все, что она оставила в России, теперь опять казалось смутным фантастическим сном.

В двадцати километрах от Москвы, на безбрежном пустыре полыхал костер. Это было необычное пламя — сухое, ясное, до самого неба. Дерево так не горит, и мусор тоже, так может полыхать только бумага. Двое грузчиков с недовольными лицами стаскивали с грузовика завязанные пластиковой бечевкой коробки и, не глядя, швыряли их в огонь. И видимо, этот пластик, сгорая, завивался тонкими завихреньями на красном фоне, создавая ощущение, как будто что-то живое мучительно пробирается сквозь языки костра к небу.

— Чего палим-то, Михалыч? — крикнул простуженным голосом один из грузчиков.

— Да вроде книжки какие-то, — ответил Михалыч.

— Книжки? — На испитом лице грузчика отобразилось недоумение. — Зачем же их жечь-то? Они все-таки денег стоят.

— А это, Колян, не наше дело. Хозяин сказал сжечь, вот мы и жгем. — Грузчик крякнул и с натугой вытащил из грузовика последнюю коробку. Бечевка, не выдержав тяжести, лопнула, книги рассыпались по снегу и беспомощно затрепетали на ветру страницами.

— Смотри, как мучаются, тоже ведь помирать не хотят, — сочувственно произнес тот, которого называли Коляном. Он присел на корточки и взял в руки одну из книг. — Смотри, какая красивая, с золотцем, — задумчиво произнес он.

— Давай, заканчивай, — недовольно прикрикнул коллега, — а то вон в горле пересохло. — Он попытался вырвать книгу из рук Коляна, но тот ловко спрятал находку за спину.

— А эту я жечь не дам, я ее Люське подарю, там сказки, наверное, пущай ребенок порадуется. — Колян убрал находку за пазуху и, побросав остатки книг в огонь, забрался в кузов грузовика.

Через некоторое время машина тронулась. Михалыч сидел в кабине, он был старший по званию и мог претендовать на место в тепле, а Колян, чтобы не околеть от холода, обхватил себя руками и нащупал сквозь куртку твердый предмет. Он расстегнул «молнию» и вынул на свет божий книгу, на красной обложке которой золотом было вытеснено «Н. Гоголь, собрание сочинений, 1851 год».