Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Тараканы, – бормотала она. – Тараканы! Всюду тараканы, толстые, черные, здоровенные! Вон, по углам сидят, их там тьма! Свет, включите же свет! Глядите, глядите, ползут! Свет, свет скорее, вон их сколько!

Она перешла на визг, все сильнее втискиваясь в угол, поджимая под себя ноги, защищаясь руками, уставившись в одну точку широко раскрытыми глазами. Муж пытался ее успокоить, взять за руки.

– Ну что ты, родная, никого тут нет. Пусто в углу, и там пусто!

– Свет! Свет включите! Вон же, ползут! Тараканы!

– Да включен свет, родная! Ну сама посмотри, вот лампы, вот даже свечи на столе!

Он вытащил карманный фонарик, пытаясь осветить им и без того светлые углы ярко освещенной комнаты.

– Никого там нет по углам, сама посмотри, видишь, вот же я свечу, смотри…

– Тараканы, тараканы! Вон, вон, черные, аж блестят! Из всех углов лезут! По стенам ползут, с потолка валятся!

Женщина уже хрипела, накрывая руками голову.

– Давно это с ней? – спросил Равич.

– Да как стемнело. Меня не было. Я уходил счастья попытать, сказали, консул Гаити, я сынишку с собой взял, да все впустую, опять впустую, а вернулись – она вот этак в углу сидит и кричит…

Равич приготовил шприц.

– Она до этого спала?

Мужчина смотрел на него в растерянности.

– Не знаю. Все время спокойная была. На больницу у нас денег нет. У нас и… Короче, документы тоже не все. Господи, только бы она перестала! Родная, ну посмотри, все же тут, я с тобой, Зигфрид с тобой, и доктор пришел, и никаких тараканов…

– Тараканы! – перебила его жена. – Лезут! Лезут! Из всех щелей!

Равич сделал укол.

– С ней такое уже бывало?

– Да нет. Я вообще не понимаю. Понять не могу, почему именно…

Равич предостерегающе вскинул руку.

– Не надо ей напоминать. Через несколько минут она успокоится и уснет. Может, ей это приснилось, и кошмар ее напугал. А завтра проснется, глядишь, и не вспомнит. Только не напоминайте! Ведите себя так, будто ничего не случилось.

– Тараканы, – уже сонным голосом пробормотала женщина. – Толстые, жирные…

– Вам нужно столько света в комнате?

– Да мы для нее зажгли, это она все время просила.

– Верхний свет выключите. Остальные лампочки не гасите, пока она как следует не уснет. Спать она будет крепко. Я ввел приличную дозу. Завтра утром, часов в одиннадцать, я к вам загляну.

– Спасибо, – сказал мужчина. – Вы даже не представляете…

– Представляю. Сейчас такое не редкость. В ближайшие дни с ней поосторожнее, главное, не показывайте особого беспокойства.

Легко сказать, думал он, поднимаясь к себе в комнату. Включил свет. На столике возле кровати его книги. Сенека, Платон, Рильке, Лао-цзы, Ли Тай-бо, Паскаль, Гераклит, Библия, еще кой-какие – для ума и для души, большинство в изданиях небольшого формата, на тонкой бумаге, чтобы не слишком отягощать по необходимости скудный багаж. Он отложил то, что возьмет с собой. Потом просмотрел остальное. Рвать и выбрасывать придется немногое. Он всегда жил, зная: прийти и забрать могут в любую минуту. И всегда был к этому готов. Вот старое одеяло, вот пальто – его добрые, испытанные товарищи. Яд в высверленной и запаянной медали, которую он еще в немецкий концлагерь с собой брал, – сознание, что это последнее лекарство всегда с тобой, что ты в любую секунду можешь им воспользоваться, не раз помогало выстоять; он сунул медаль в нагрудный карман. Уже пора снова держать при себе. Так спокойнее. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Вполне можно опять угодить в гестапо. На столе еще стоял кальвадос, полбутылки. Он выпил рюмку. Франция, подумалось ему. Пять лет тревог. Три месяца тюрьмы, нелегальное проживание, четыре раза выдворяли, столько же раз возвращался. Пять лет жизни. Было хорошо.

Телефон надрывался. С трудом вынырнув из сна, он снял трубку.

– Равич, – произнес чей-то голос.

– Да?

Это была Жоан.

– Приезжай. – Она говорила тихо и как-то медленно. – Сейчас же…

– Нет.

– Ты должен…

– Нет. Оставь меня в покое. Я не один. Я не приеду.

– Помоги мне…

– Я ничем не могу тебе помочь.

– Со мной беда. – Голос слабый, надломленный. – Ты должен… Скорей…

– Жоан, – сказал Равич, теряя терпение, – сейчас не время для таких розыгрышей. Однажды ты меня разыграла, и даже успешно. Но теперь я уже ученый. Оставь меня в покое. Поупражняйся на ком-нибудь другом.

Он бросил трубку, не дожидаясь ответа, намереваясь снова заснуть. Не тут-то было. Телефон затрезвонил вновь. Он не стал брать трубку. Телефон продолжал звонить, разрывая серое безмолвие ночи. Равич накрыл его подушкой. Какое-то время он еще сдавленно верещал, потом умолк.