Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Всего хорошего, доктор Вебер.

– Всего доброго, сестра Эжени, – попрощался Равич.

– Всего доброго, – через силу ответила медсестра, да и то лишь после того, как Вебер строго на нее глянул.

Кабинет Вебера был заставлен мебелью в стиле ампир – белой, с позолотой, на хлипких тоненьких ножках. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У продольной стены стоял новомодный широкий шезлонг. Вебер в нем спал, когда оставался здесь на ночь. Как-никак клиника была его собственностью.

– Что будете пить, Равич? Коньяк или дюбонне?

– Кофе, если у вас еще найдется.

– Конечно.

Вебер поставил на стол электрокофеварку и включил в сеть. Потом снова обернулся к Равичу.

– Вы не подмените меня сегодня в «Осирисе»? После обеда?

– Само собой.

– Вас это правда не затруднит?

– Нисколько. У меня все равно никаких дел.

– Отлично. А то мне специально ради этого еще раз в город тащиться. Лучше поработаю в саду. Я бы Фошона попросил, но он в отпуске.

– О чем разговор, – бросил Равич. – Не в первый раз.

– Конечно. И все-таки…

– Какие там «все-таки» в наше время? По крайней мере для меня.

– И не говорите. Полный идиотизм. Человек с вашим-то опытом – и лишен права работать, вынужден оперировать нелегально…

– Помилуйте, Вебер. Это же не вчера началось. Все врачи, кто из Германии бежал, в таком положении.

– И тем не менее! Это просто смешно! Вы делаете за Дюрана сложнейшие операции, а он вашими руками делает себе имя.

– Это куда лучше, чем если бы он оперировал своими руками…

Вебер рассмеялся:

– Конечно, не мне об этом говорить. Вы ведь и за меня оперируете. Но я, в конце концов, главным образом гинеколог и на хирурга не учился.

Кофеварка засвистела. Вебер ее выключил, достал из шкафа чашки и разлил кофе.

– Одного я все-таки не пойму, Равич, – продолжал он. – С какой стати, в самом деле, вы живете в этом клоповнике, в «Интернасьонале»? Почему бы вам не снять себе жилье, допустим, в этих новых домах у Булонского леса? Мебель по дешевке всегда можно купить. У вас появится хоть что-то свое, и вы будете знать, на каком вы свете.

– Да, – задумчиво повторил Равич. – Буду знать, на каком я свете…

– Ну так в чем же дело?

Равич отхлебнул кофе. Кофе был горький и очень крепкий.

– Вебер, – вздохнул он. – Вы наглядный пример характерной болезни нашего времени: привычки мыслить, обходя острые углы. Только что вы возмущались тем, что я вынужден работать нелегально, и тут же спрашиваете, почему я не снимаю квартиру.

– Что-то я не пойму, а какая связь?

Равич нервно рассмеялся:

– Как только я сниму квартиру, мне надо будет зарегистрироваться в полиции. Для чего мне потребуется паспорт и виза.

– Точно. Я как-то не подумал. Ну а в гостинице?

– И в гостинице тоже. Но в Париже, слава Богу, еще есть гостиницы, где не особо за этим следят. – Равич плеснул себе в кофе немного коньяку. – «Интернасьональ» – одна из таких гостиниц. Потому я там и живу. Уж не знаю, как хозяйка это устраивает. Должно быть, у нее свои связи. А полиция либо не в курсе, либо ее подмазывают. Как бы там ни было, я уже довольно долго там живу, и никто меня не трогает.

Вебер откинулся в кресле.

– Равич, – озадаченно проговорил он, – я этого не знал. Я-то думал, вам только работать запрещено. Но это же чертовски неприятное положение.

– По сравнению с немецким концлагерем это сущий рай.

– А полиция? Если она все-таки заявится?

– Если поймают – две недели тюрьмы и выдворение за границу. Обычно в Швейцарию. Если второй раз попадешься – полгода тюрьмы.

– Сколько?

– Полгода, – повторил Равич.

Вебер смотрел на него во все глаза.

– Но это же совершенно немыслимо. Это бесчеловечно.

– Я тоже так думал, пока на себе не испытал.

– То есть как? Вы хотите сказать, что с вами такое уже случалось?

– И не раз. Трижды, как и с сотнями других беженцев. Но это на первых порах, по неопытности, когда я еще свято верил в так называемую гуманность. Покуда не отправился в Испанию – туда, кстати, паспорт не требовался – и не получил второй урок практического гуманизма. От немецких и итальянских летчиков. Ну а после, когда снова сюда вернулся, я уже был стреляный воробей.

Вебер вскочил.

– Господи, – пробормотал он, что-то подсчитывая в уме. – Но тогда… тогда вы, выходит, больше года ни за что ни про что в тюрьме отсидели?

– Гораздо меньше. Всего два месяца.

– Как? Вы же сами сказали: в повторном случае полгода.