Энтони Берджесс - Право на ответ [litres]

– Восемь, Клаттербак-авеню. Восемь, – рыдала она. – Там, где горит свет. А все остальные смотрят телик. А он наш телик прода-а-ал, – выла она.

– Полиция? – сказал я. – Я хочу сообщить об убийстве. Восемь. Клаттербак-авеню. Срочно, – поторопил я зачем-то. – Жена, то есть вдова жертвы говорит, что убийца все еще там. Он вооружен и не в себе. Пожалуйста, быстрее.

– Вы, мистер, врите, врите, – сказал полицейский голос, – да не завирайтесь.

– Чертов дурак! – сказал я, моментально отождествив полицейского и убийцу. – В номере восемь по Клаттербак-авеню мертвец!

– Ага, а у нас в отхожем месте туалетная бумага. Надо поменьше телик смотреть.

– Ради бога, – взмолился я, – дайте мне поговорить с дежурным сержантом.

– Он тут отошел неподалеку, – ответил голос, – я ему скажу, когда он вернется, но смотрите, мистер, несдобровать вам, если вы нам баки заливаете.

– Ради бога! – повторил я. – Дом номер восемь по Клаттер…

– Я это уже понял, – перебил меня беззастенчиво рассупоненный, прихлебывающий чаёк голос. – Я передам ему.

Я положил трубку и сказал Элис:

– Вам лучше пойти со мной, набросьте вот пальто моего отца.

– Нет-нет, – вся съежилась она, – он и меня убьет.

– Или меня, – сказал я. – Хорошо, оставайтесь. Не ходите в ту комнату, там гроб стоит. Хватит с вас страхов на сегодня.

Она принялась колотить костяшками в кухонную дверь, причитая:

– Ох, Билли, Билли!

– Ладно, – сказал я, – постарайтесь быть благоразумной. Я ненадолго.

И я вышел – с непокрытой головой и без пальто вышел в зябкую весеннюю ночь, где магометанский полумесяц и звезды сверкали как будто нарочно для стихотворения Эверетта, и свернул на Клаттербак-авеню. А ведь бедняжка Элис сказала правду: окна всех передних мерцали безжизненным голубым сиянием, вокруг которого сгрудились тени. А если в передней кромешный мрак, можно было заключить, что телевизор стоит в гостиной-столовой. Похоже, никому не было дела до реальной жизни, которая в данное мгновение была реальной смертью. Сердце у меня учащенно заколотилось, когда я приблизился к Номеру Восьмому, легко узнаваемому по яркому свету – свету во всех окнах. Мне не улыбалось ничуть идти туда в одиночку, но был час пик телевизоросмотрения, когда никого нельзя беспокоить. «Черный лебедь»? Тед? Но он и так сделал и делает достаточно. Потом мне пришло в голову, что, возможно, появление незнакомцев еще больше выведет из себя мистера Раджа. Он скажет: «Вот так предать меня в чужие руки, Денхэм, это очень недобрый поступок», – и застрелит меня первым. И я паду смертью храбрых, и никто об этом не узнает официально – мое имя нельзя раскрывать прессе, поскольку официально я нахожусь в Токио. Входная дверь была заперта, и я сделал единственное, что мне оставалось, – постучался. Я увидел сквозь рифленое стекло облаченную в плащ тень, приближающуюся спокойным шагом. Мистер Радж отверз расщелину толщиной в три пальца. Он несколько подозрительно заглянул в эту расщелину, а потом весело сказал:

– А, мистер Денхэм, выходит, не судьба нам скоро распрощаться, в конце концов. Входите, сэр, входите, рад вас видеть.

«Слава богу, – подумал я. – На самом деле никто никого не убивал. Может же человек просто умереть? Элис – истеричка, дура, наверное, Билли просто схлопотал в челюсть и упал, а мистер Радж на самом деле не имел никаких дурных намерений». Но мистер Радж сказал:

– Ступайте наверх, мистер Денхэм, и взгляните на corpus delicti [71] Состав преступления ( лат. ). .

Казалось, он очень доволен этим научным тер- мином, как будто стоило совершить преступление только ради того, чтобы его употребить. Он не закрыл дверь.

– После вас, – сказал я, а мистер Радж возразил:

– О нет, вы первый, мистер Денхэм. Прошу вас. Вы всегда первый. Белый человек во главе всего мира.

И мистер Радж гостеприимно повел грациозным пистолетом, с поклоном пропуская меня вперед к лестнице. Я начал восхождение на свинцовых ногах. Потом, дабы показать, что я не трус, бодро затрусил наверх – так здоровый человек спешит в туалет после плотного завтрака.

– Он в спальне, мистер Денхэм, или мне лучше назвать ее усыпальницей. Усыпальница, гробница, темница – все-таки замечательный у вас язык.

На двуспальной кровати, измятой, как я предположил, во время любовных утех, лежал ничком голый Уинтерботтом, раздевшийся, очевидно, для совершения примирительного акта. «Голый, – подумал я. – Весьма удобно для всех».

– Вот, – с гордостью указал мистер Радж, – прямо за ухом. Не так уж много крови, как видите. Я полагаю, что в жестоком мире профессиональных убийц это называется «чистая работа».