Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

Вначале на само здание «Казино» меньше всего смотрели как на театр, и только во время управления делами энергичного и предприимчивого антрепренера Ланге театр этот мало-помалу стал завоевывать симпатии публики, и дела его окрепли. Одно время акции «Казино» стояли так низко, что их, по рассказам, можно было приобрести за стакан пунша; скоро, однако, они сильно поднялись.

Репертуар «Казино» был очень ограниченный; ни один из мало-мальски известных датских драматургов не имел ни малейшего желания писать для подобной сцены. Ланге прибегнул ко мне, и моя первая же попытка удалась сверх всяких ожиданий. В «Тысяче и одной ночи» я читал сказку «Geschichte des Prinzen Zeyn Alasmon und des Königs der Geister», затем я познакомился с обработкой того же сюжета Раймунда «Der Diamant des Geisterkönigs» и написал фантастическую пьесу «Дороже жемчуга и злата». Пьеса эта разом подняла дела «Казино»; весь Копенгаген – с высших и до низших классов общества – перебывал на представлениях ее. Зал «Казино» вмещает две с половиной тысячи человек, и в течение целого ряда представлений все места бывали заняты.

Таким образом, пьеса доставила мне много радости; гонорар же, который мне причитался за нее, составлял всего сто риксдалеров. Надо помнить, что в то время частные театры в Дании и вовсе ничего не платили авторам, а сто далеров все-таки лучше, чем ничего. Впоследствии мне, впрочем, дали еще прибавку в сто далеров, т. к. пьеса продолжала давать полные сборы. Примеру моему скоро последовали и другие писатели; Гоструп, Оверскоу, Эрик Бёг, Рекке и Хивиц дали талантливые вещи. Труппа «Казино» также с годами все совершенствовалась, требования публики повышались, и дирекция шла им навстречу. Тем не менее многие продолжали пренебрегать «Казино». «Какое-то «Казино»!» – частенько слышалось в разговоре, но такое отношение к театру со стороны лиц, к тому же ни разу даже не бывших в нем, нельзя, по-моему, назвать справедливым.

Вскоре я написал для «Казино» и новую пьесу, в том же фантастическом духе, «Оле-Лукойе». Я уже пытался изобразить сказочного северного бога снов в одной из своих сказок, теперь же мне захотелось сделать из него живое лицо и его устами высказать ту истину, что здоровье, хорошее расположение духа и душевный мир выше богатства. Ланге отнесся к моему труду с большим вниманием и любовью и приложил все старания, чтобы поставить эту пьесу, требовавшую большой сцены, на маленькой тесной сцене «Казино». Приятно поразило меня также и отношение к делу самой труппы. Все актеры и актрисы интересовались пьесой, относились с уважением к автору, словом, ничем не напоминали тех полновластных вершителей судеб пьес, которых я привык видеть в «настоящем театре».

После того пьеса шла много раз и пользовалась у публики большим успехом; доказательства этого я получал даже от «простолюдинов», как принято называть людей победнее. Приведу в пример один из случаев, доставивший мне куда больше радости, чем могла бы доставить любая хвалебная рецензия или отзыв умника-философа.

Выходя из театра, я увидел в дверях бедного ремесленника; на глазах его блестели слезы, и, когда я поравнялся с ним, он схватил мою руку, крепко пожал ее и сказал: «Спасибо, господин писатель Андерсен! Вот-то славная комедия!» Приведу и еще один случай. Я был в гостях в одном знакомом мне бюрократическом семействе, и хозяйка дома рассказала мне, что она была очень удивлена в это утро необыкновенно радостным, сияющим выражением лица своего конюха. «У Ханса радость какая-нибудь, что он так и сияет сегодня?» – спросила она потом свою горничную, и та объяснила, что один из подаренных вчера господами прислуге билетов отдали конюху Хансу. И вот этот деревенский увалень, который вечно ходил полусонным, вдруг «точно переродился со вчерашнего», рассказывала девушка. «Он вернулся вчера из театра такой веселый, так был доволен всем, что видел и слышал! «Я всегда думал, что одним богачам да барам счастье, а теперь вижу, что и нашему брату тоже хорошо! Это я узнал вчера там, в комедии! Точно проповедь послушал, да еще и видел все! То-то хорошо!» – сказал он». И ничье мнение так не порадовало меня и не польстило мне больше этого бесхитростного суждения простого, необразованного парня!

Пьеса продолжала делать сборы, но вот я прослышал, что один из наших писателей, который в последнее время был самым деятельным поставщиком пьес для «Казино», написал в сотрудничестве с одним молодым литератором пародию на мою пьесу. Пародию собирались ставить на провинциальных сценах или по крайней мере в театре марионеток Бухариса. Известие это сильно огорчило меня; я знал этого писателя, всегда признавал его талант, а он мог так умышленно закрывать глаза на все поэтические достоинства «Оле-Лукойе» и собирался даже лично осмеять меня! Мне вообще уже не привыкать было ко всяким оскорблениям у себя на родине, тем не менее я находился в угнетенном состоянии духа, но вот, еще прежде чем я успел прочесть самую пародию, получил я в Глорупе письмо от Эрстеда, свидетельствовавшее и о его отношении ко мне как к поэту, и о нашей взаимной дружбе. Письмо это я и привожу здесь как своего рода документ, тем более что оно представляет интерес и само по себе благодаря личности своего автора.