Ян Висе - Святая и грешница

Однако в любом случае я должен был предложить свои условия. Когда мое предложение не было принято, я прервал переговоры, попрощался и ушел. Я рассчитал правильно, день спустя ростовщик послал ко мне гонца с письмом. Он уступал. «Правда, город понес колоссальные убытки от такой сделки», — писал он в письме.

Да, картина стоила тех денег, что я дал за нее, и даже много больше. Но я хорошо знал и то, что Старейшины несказанно были рады, рады этой сделке, ведь картина принесла им одни неприятности.

Мне тяжело было прощаться с хозяевами гостиницы. Хозяйка прослезилась, когда я обнял ее и поцеловал. Да и хозяин выглядел невесело. Он распрощался со мной как со своим добрым другом.

Стоит ночь. Скоро мне предстоит начать мой путь домой, три дня мне придется шагать пешком из этого села в горной долине до побережья, к Лигурийскому морю.

Не спится. Недавно я был в церкви и видел священника, распростертого в молитве перед алтарем. Огонек простой свечи бросал неясный отсвет на алтарную картину.

Вот уже два дня, как я здесь. Приводил в порядок бумаги, мои и его. Художника. Переписывал набело. Все думал и думал о себе и своих делах, решил отчитаться перед собой.

Сюда, в эту заброшенную долину, я пришел десять лет назад. Тогда тоже была ночь. Я был беглецом. Три дня скитался в горах. Верхом по горным тропам не проедешь. Я осторожно карабкался сам и проводил лошадь, минуя опасные кручи и перевалы. Дождь хлестал в лицо. Ветер валил с ног. Холод объял все тело и сковал его железными обручами. Не раз и не два возникало искушение — покончить со всем и броситься вниз головой в ущелье.

Однако я выдержал. В потемках я не заметил, как оказался внизу, в долине. В небольшом селении с едва приметными низкими домиками, строениями из камней, не скрепленных цементом. Одна только церковь несколько выделялась среди прочих домов, хотя и выстроена была таким же способом. Крест наверху здания подтверждал назначение строения.

У меня зуб на зуб не попадал, когда я нашел дверь, обнаружил, что она открыта.

Промокший и промерзший, изголодавшийся, заполз я в самый дальний угол в церкви и притаился. В таком виде, в полном изнеможении физических и душевных сил, нашел меня сельский священник, когда начало светать.

Священник был очень молод, он ни о чем не расспрашивал, когда увидел меня, несчастного заблудшего. Он привел меня к себе в маленькую комнату рядом с церковью, помог мне раздеться и надел на меня грубую заплатанную поповскую рясу.

Он развел огонь в очаге и подогрел мне какое-то питье. Я лежал возле огня, сжавшись в комок. Он поделился со мной куском черствого хлеба и налил в кружку вина, не задав ни единого вопроса. Потом я лежал на его кровати, сразу забывшись глубоким сном.

Когда я проснулся, была ночь, новая ночь следующих суток. В темноте я разглядел священника, который лежал в этом холодном помещении прямо на полу, без одеяла.

Снова во мне зашевелилось отчаяние. Что делать? Путь домой — отрезан. Я знал это. И мысли допустить не мог, чтобы снова увидеть свою жену после всего случившегося.

Я чувствовал себя брошенным и одиноким, забытым всеми, и я решил бежать от всех. На этом свете мне не было места.

Думал ли я о том, какое горе я причинил своей жене? Ведь она не знала, где я и что со мной. Да, я причинил ей боль. И меня это радовало, и довольно сильно. Я хотел мстить. Я хотел знать, что она тоже страдает. Многие годы я верил, что я имел право на месть. Пока не встретил художника, своей наивной верой и поведением он показал мне мою гордыню и мое самомнение.

Я стал преступником в ту темную, страшную ночь отчаяния. Я сокрыл свое злодеяние, избрав для себя роль судьи. Я осудил мою жену на пожизненные муки.

Есть ли мне прощение? Не знаю, но чтобы получить его, я должен возвратиться домой, отправиться в путь завтра же.

Молодой священник стал близким для меня человеком в те далекие дни, много лет назад. Он был молод и новичок в своем деле. Я рассказал ему, что случилось со мной, или вернее сказать, кое-что из случившегося. Рассказал о причиненной мне несправедливости и о собственном страдании. Ах, если бы только он и художник знали все о моем злодеянии, знали бы, о чем я умалчивал. Я, позволяющий себе рассказывать истории о ростовщике.

Священник был очень осторожен в выборе слов, чтобы меня, не дай Бог, не обидеть. Но я хорошо помню, как он пытался найти более светлые стороны в моей ситуации, как он пытался убедить меня иначе посмотреть на вещи. Он не знал меня.