Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Хижина была пуста. Там и тут были разбросаны шерстяные одеяла и оловянные тарелки. В углу, окруженный кольцом обломков черного базальта, находился очаг, в котором горел огонь, поднимавшийся к пучку соломы, свисавшему с потолка.

– Они что, не боятся, что однажды огонь доберется до соломы, и вся хижина сгорит до тла?

– Если такое случится, ничего не стоит поставить другую такую же. Это вечный огонь, из поколения в поколение его поддерживают даже в разгар летней жары.

– Дружественный огонь, – непроизвольно прошептала она, почувствовав, что ее глаза слезятся от дыма.

– Да, – сказал он, вздрогнув от внезапной боли. – Дружественный огонь… да … кто, черт побери, заразил нас всех этим отвратительным понятием… этим выражением. Ты знаешь, кто первым употребил его?

– Нет.

– А догадайся.

– Понятия не имею.

– Твой любимчик…

– Моран? Нет. Только не вздумай сказать мне, что Амоц…

– Это еще почему? Да, именно Амоц. В Иерусалиме. Дома. В министерстве иностранных дел, когда армейский офицер вместе с врачом появились у меня в офисе. И это Амоц привел их, потому что, когда Эяль заполнял армейские анкеты перед прохождением курса молодого бойца, он внес в список тебя и Амоца, как лиц, которых следует известить о случившимся несчастном случае. В армии понимали, что невозможно утаить тот факт, что солдат был убит огнем собственных войск, поскольку известие об этом уже просочились на страницы наших газет. Так вот – я находился там, когда это известие отравленным копьем пронзило мне сердце. А ты как думаешь… Услышать, как этот ангел смерти в военной форме извещает меня о том, что огонь вели наши солдаты… Он сам весь дрожал, пытаясь убедить меня, что все произошло «в пылу сражения», как если бы это и в самом деле было сражение, а не простое убийство собственного солдата, ошибочно идентифицированного, как «противник». На его месте мог оказаться любой другой, к примеру «твой» Амоц, «мой» Амоц, «наш» Амоц, прибывший из Тель-Авива с сообщением о происшедшим, этаким вестником несчастья, способным дать необходимые объяснения на случай, если я чего-то не пойму. А, может быть, для того, чтобы просто помочь утешить меня, ослабить веревку, сдавившую мне шею… Потому что… потому что… быть убитым своими – это в сотню раз тяжелее, чем пасть от вражеского огня… А потом он сжал мне руку, крепко обнял и сказал: «Ирми… то, что они имеют в виду, называется «дружественный огонь»».

– И это все сказал Амоц? – прошептала она.

– Да, Амоц. И не только тогда, но еще и много раз после этого. Он так часто повторял это ничего не объясняющее, отвратительное выражение, что я готов был разорвать его на куски… Но потом, внезапно, среди шока и ярости, я понял еще нечто: внутри этого глупого оксюморона, этого «дружественного огня», находилось что-то еще, нечто вроде маленькой вспышки света, которая поможет мне найти дорогу через охватывающий меня мрак, более того – поможет всем нам с достоинством перенести нашу потерю и нашу боль. И с этой минуты я полюбил это выражение и начал употреблять его уместно и неуместно, приучая к нему других. Взять хотя бы тебя, малышка, стоило тебе оказаться в этой убогой хибаре в африканской глуши, и совершенно естественно у тебя вырвалось – «дружественный огонь». Разве я неправ?

Министерство обороны находилось так близко от офиса Яари, что он мог бы дойти до него, прогуливаясь. Но бурлящая река взрослых с детьми, безостановочно вращавшаяся плотной толпой возле тель-авивского культурного центра, препятствовала любой подобной попытке. Яари унаследовал разрешение Службы безопасности на упрощенный проход на территорию министерства от отца, который в свое время работал на оборонное ведомство, и его посещение этого, надежно охраняемое вооруженной командной здания, как всегда, прошло гладко и без ненужных досмотров.

Несколько лет тому назад здесь была проведена перестройка устаревшей структуры: добавились новые этажи, потребовавшие изменения планировки. Фирма Яари спроектировала большую часть лифтов в новом крыле, и ему много раз доводилось принимать участие в разнообразных мероприятиях строительного департамента, возражавшего против его дорогостоящих предложений, так что он сразу обратил внимание на перемены, заметные невооруженным взглядом: количество работающих ощутимо сократилось, компьютеры не работают, помещения опустели, в приемных – в том числе в той, где должна была состояться встреча, – не было никаких признаков жизни. Что происходит? Он задал этот вопрос бессменно проработавшей много лет секретарше, поистине ветерану всех войн. В чем дело? И есть ли в министерстве кто-нибудь, кроме нее? Или дела министерства обороны настолько пошли в гору, что оно в связи в ханукой разрешило освободить от работы на все время праздников всех своих сотрудников?