Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Сказать по правде, в этот день в офисе ничего срочного, что требовало бы присутствия Морана, не было. Но отец хотел связаться с ним не как с сотрудником, а как с человеком, тревога за которого возникала из-за присущего ему самому чувства «контролирующей любви». Особенно сейчас, когда с момента расставания с женой прошло уже более двадцати четырех часов, он ежеминутно ощущал пустоту, вызванную ее отсутствием, не столько в физическом, сколько в эмоциональном плане, и это было неожиданно для него и сильно раздражало. Его жена знала, как сформулировать и обозначить время от времени возникавшее и одолевшие мужа проблемы и тревоги, умела смягчить их. И теперь он хотел видеть сына рядом с собой, как ее отражение.

Он позвонил дочери в Иерусалим, но снова не получил ответа. Его это даже устроило, теперь он мог просто наговорить послание, не вдаваясь в подробности.

– Надеюсь, – сказал он, – надеюсь, Нофар (и он сказал это, стараясь, чтобы голос звучал как можно приветливее), ты не забыла, что мама улетела к Ирми в Африку. Моран отправился на резервистскую службу… А если быть совсем уж точным, его поймали… И мне совсем не ясно, чем все это закончится, и освободят ли его… То есть, вернется ли он домой сегодня вечером или завтра. Ну и Эфрат как раз в это время записалась на новые курсы. Детей пока заберет к себе ее мать, и выходит, что сегодня вечером я остаюсь совсем один. Так что если у тебя нет дежурств и ничего такого, что удерживало бы тебя в Иерусалиме, может быть, ты смогла бы приехать домой и побыть со мной какое-то время, а потом мы могли бы вместе зажечь свечи…

Молчание. Его ноздри втянули аромат дорогого табака. Поднявшись, он постоял немного, надел пиджак и вышел из своего кабинета в большую приемную. Было уже хорошо за полдень, приемная опустела. В углу, отгородившись небольшой стеклянной перегородкой, сидел главный инженер, доктор Малали, внимательно разглядывая диаграмму большого лифта на экране компьютера. В свое время он выговорил себе право работать в одиночестве, чтобы не было никого, кто мешал бы ему попыхивать трубкой. Яари остановился возле него, вдыхая табачное благоухание, запретное для него самого.

– Аромат табака сопровождал большую часть моего детства, начиная со старого доброго времени, когда людям позволялось курить в офисе. Если бы не совещание в министерстве обороны, я бы так и остался стоять здесь… Стоять и дышать… Вдыхать это благовоние… Но к тебе у меня просьба: прежде, чем ты отправишься домой, убедись, что в корзине для мусора не оставил ни одного дымящегося окурка.

– А ты убедись, что не станешь никому обещать пятый лифт прежде, чем будет внесена дополнительная плата за все те переделки, которые нам придется произвести.

– Посмотрим, – пробормотал Яари, поправляя пиджак, – посмотрим. – Но он ни единым словом не обмолвился о сделанном ночью наброске, засунутом во внутренний карман, боясь, что получит отрицательный ответ от человека, получающего самую большую зарплату во всей фирме.

– Ну, значит, ты на меня не в обиде за то, что я потащил тебя посмотреть на слона? – вежливо осведомился он…

– Нет, – ответила она. Из-под козырька колониального шлема проблеском далекого детства по далеко уже не юному лицу мелькнула и исчезла слабая улыбка. – Итак, слон с уродливым генетическим дефектом, как я поняла, интересует тебя больше, чем премьер-министр…

– Ты хочешь сказать, что он тоже урод? – и он усмехнулся, после чего устремил взгляд в сторону далеких холмов.

Солнце достигло зенита, и тропинка была вся залита, словно водой, слепящим светом. Тень, которая издалека привиделась ей, куда-то исчезла. Они возвратились к небольшому ручейку и прошествовали обратно среди коров и овец, а рослые, опиравшиеся на посохи, пастухи кланялись им с величественным благородством. Неподалеку, на склоне холма, струйка дыма поднималась над хижиной, которую она раньше не заметила.

– Скажи, – обратилась она к зятю, – можем ли мы заглянуть в такое жилище?

– Почему бы и нет, – отвечал он. – Ты смогла бы увидеть, как эти люди живут, и могла бы оценить ту степень нищеты, на которую они были обречены судьбой.

И, повернув, они обогнули крутой склон, где стояла лачуга, у входа в которую что-то жевала черная корова. Солидных габаритов африканка, забравшись на пень, выдергивала пучки соломы, покрывшие хижину, и подбрасывала их корове. Ирмиягу что-то сказал ей, затем дал какую-то монету и подтолкнул Даниэлу ко входу.