Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

Тогда Мафарка замедлил аллюр и стал слушать, как утихают под сводами шумы землетрясения; потом он вместе с Магамалом разразился громким смехом:

– О, толпа бунтовщиков не представляла из себя больше никакой опасности, так как следуя своему естественному наклону, как воды наводнения, она втекала неизбежно в проломы казематов и подземных коридоров, чтобы попасть в прочные дворы казарм.

Действительно, когда последний беглец переступил порог Гогоруской потерны, Мафарка поднял руку и громко закричал, окликивая неподвижно стоящего на верхушке башни часового, горящего, как факел, под лучами заходящего солнца. Тотчас же обе бронзовые створки закрылись, и два всадника повернули, чтобы въехать в низкий квартал города.

Галопируя, они принуждены были частенько нагибаться, чтобы не стукнуться о пузатые балкончики домишек, украшенных веселыми арабесками.

Но Эфрит и Асфур так хорошо знали этот безвыходный лабиринт извилистых улиц, что скоро всадники перегнали бесконечные вереницы верблюдов, горбы которых нагруженные солью, асфальтом или травами, монотонно колебались, как лиственные ветки при ветерке. Их жвачные морды плыли почти вровень с окнами, далеко от маленьких верблюдовожатых, закутанных в коричневую шерсть.

Эти не удостоили ни одним взглядом Мафарку и Магамала, которые принуждены были внезапно перевести лошадей на шаг, под низким сводом, в дымном полумраке, где смутно двигались лица, покрытые серыми струпьями, и руки, разъеденные белой чешуей.

Это были нищие; почти все прокаженные и чесоточные, спящие рядом с блуждающими собаками, пригвожденные усталостью и покрытые мухами, подобно падали; но их ужасный запах лаял за них, лучше их самих, ударяя в лицо прохожим.

И это зловоние, бешеное, зернистое, хриплое и горячее вместе, зловоние, в котором резче всего различался жирный пот, убаюкивало раскаленную похоть их мечтаний, сожженных самумом [48] Невнимательность или «украшательство» Шершеневича: в оригинале не “simoun” («самум»), а «soleil», «солнце». и пылью.

– Брат! – сказал вдруг Мафарка – мне необходимо сегодня же вечером иметь грязные лохмотья нищего… В конце концов, достаточно старого передника: я сам довершу маскировку.

– Мафарка, – ответил Магамал, – они будут у тебя сегодня вечером.

Они замолчали от толчков лошадей. Эфрит и Асфур быстро заносили всадников через зигзагообразные покатости к площади крепости.

Когда они проезжали мимо стенных зубцов и амбразур, город Телль-эль-Кибир необъятно раскинулся перед их взорами; раскинулся с тысячью минаретов, плавающих в лазури.

За валом солнечный диск освободил свою красную голову из кошмарного савана кровавых облаков, которые его окутывали, и нырнул на запад.

Море, освободившееся, наконец сладострастно вздохнуло под большим ветром желтоватых лучей в то время, как атмосфера, иссеченная золотом, огромная и томная, рассыпала массу длинных, беспорядочных, кричащих и трещащих, душащих и похотливых волос африканской ночи.

Мафарка жестом отогнал их далеко от своих глаз и сказал:

– Магамал, как раз сегодня ночью ты должен пойти к божественной Уарабелли-Шаршар, открыть свадебное ложе которой ты еще не удостоился!

– О, счастье подождет на ее устах меня до завтра… Я не хочу, чтобы сражались на валу без меня, и предпочитаю не спать эту ночь, лежа на спине наверху Гогорусской башни, этого ужасного гнезда звезд, которые могут даже у мертвых задеть чувство честолюбия!..

– Брат, хвалю тебя за то, что ты так говоришь накануне славной битвы… Я вижу, что ты подобно мне, умеешь держать на цепи свою страсть, как дога, которого спускают только в бурные ночи для того, чтобы защитить дверь супруги от воров!

И могучие глаза Мафарки с завистью созерцали зеленые купола мечетей, которые блестели переменчивым светом в своих мнимых пируэтах, подобно кружащимся дервишам; зеленые купола, одетые ветром, с остроконечной шапкой, которая распевает.

Вдруг с одного минарета прыгнул изумительным образом им на голову, как честолюбивый гимнаст, взлетающий далеко, в белое небо сумерек, фиолетовый крик муэдзина.

Несмотря на тяжесть своих изношенных лохмотий, Мафарка-эль-Бар прошел беглым шагом две трети дороги. Но, как только он заметил перед собой неопределенные очертания предместий за группами банановых деревьев, он внезапно остановился для того, чтобы переменить походку. Тотчас же, имея облик старика лет сорока, с лицом запачканным грязью, как столетний нищий, он прошел, прихрамывая, безжизненные деревни, которые казалось, сдерживали свое дыхание под бесконечно-далекими звездами.