Эрих Ремарк - Три товарища [litres]

Пат подошла к шкафу и посмотрела наверх. Там стоял старый чемодан – подарок Ленца. На нем была масса пестрых наклеек – свидетельства экзотических путешествий моего друга.

– «Рио-де-Жанейро! – прочитала она. – Манаос… Сантьяго… Буэнос-Айрес… Лас-Пальмас…»

Она отодвинула чемодан назад и подошла ко мне:

– И ты уже успел побывать во всех этих местах?

Я что-то пробормотал. Она взяла меня под руку.

– Расскажи мне об этом, расскажи обо всех этих городах. Как, должно быть, чудесно путешествовать так далеко…

Я смотрел на нее. Она стояла передо мной, красивая, молодая, полная ожидания, мотылек, по счастливой случайности залетевший ко мне в мою старую, убогую комнату, в мою пустую, бессмысленную жизнь… ко мне и все-таки не ко мне: достаточно слабого дуновения – и он расправит крылышки и улетит… Пусть меня ругают, пусть стыдят, но я не мог, не мог сказать «нет», сказать, что никогда не бывал там… тогда я этого не мог…

Мы стояли у окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я почувствовал: там, за туманом, притаилось мое прошлое, молчаливое и невидимое… Дни ужаса и холодной испарины, пустота, грязь, клочья зачумленного бытия, беспомощность, расточительная трата сил, бесцельно уходящая жизнь – но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще близко, ее тихое дыхание, ее непостижимое присутствие и тепло, ее ясная жизнь, – я должен был это удержать, завоевать…

– Рио… – сказал я. – Рио-де-Жанейро – порт как сказка. Семью дугами вписывается море в бухту, и белый сверкающий город поднимается над ней…

Я начал рассказывать о знойных городах и бесконечных равнинах, о мутных, илистых водах рек, о мерцающих островах и о крокодилах, о лесах, пожирающих дороги, о ночном рыке ягуаров, когда речной пароход скользит в темноте сквозь удушливую теплынь, сквозь ароматы ванильных лиан и орхидей, сквозь запахи разложения, – все это я слышал от Ленца, но теперь я почти не сомневался, что и вправду был там, – так причудливо смешались воспоминания с томлением по всему этому, с желанием привнести в невесомую и мрачную путаницу моей жизни хоть немного блеска, чтобы не потерять это необъяснимо красивое лицо, эту внезапно вспыхнувшую надежду, это осчастливившее меня цветение… Что стоил я сам по себе рядом с этим?.. Потом, когда-нибудь, все объясню, потом, когда стану лучше, когда все будет прочнее… потом… только не теперь… «Манаос… – говорил я, – Буэнос-Айрес…» – И каждое слово звучало как мольба, как заклинание.

Ночь. На улице начался дождь. Капли падали мягко и нежно, не так, как месяц назад, когда они шумно ударялись о голые ветви лип; теперь они тихо шуршали, стекая вниз по молодой податливой листве, мистическое празднество, таинственный ток капель к корням, от которых они поднимутся снова вверх и превратятся в листья, томящиеся весенними ночами по дождю.

Стало тихо. Уличный шум смолк. Над тротуаром метался свет одинокого фонаря. Нежные листья деревьев, освещенные снизу, казались почти белыми, почти прозрачными, а кроны были как мерцающие светлые паруса.

– Слышишь, Пат? Дождь…

– Да…

Она лежала рядом со мной. Бледное лицо и темные волосы на белой подушке. Одно плечо приподнялось. Оно поблескивало, как матовая бронза. На руку падала узкая полоска света.

– Посмотри… – сказала она, поднося ладони к лучу.

– Это от фонаря на улице, – сказал я.

Она привстала. Теперь осветилось и ее лицо. Свет сбегал по плечам и груди, желтый, как пламя восковой свечи; он менялся, тона сливались, становились оранжевыми; а потом замелькали синие круги, и вдруг над ее головой ореолом всплыло теплое красное сияние. Оно скользнуло вверх и медленно поползло по потолку.

– Это реклама на улице.

– Видишь, как прекрасна твоя комната.

– Прекрасна, потому что ты здесь. Она никогда уже не будет такой, как прежде… потому что ты была здесь.

Овеянная бледно-синим светом, она стояла на коленях в постели.

– Но… – сказала она, – я ведь еще часто буду приходить сюда… Часто…

Я лежал не шевелясь и смотрел на нее. Расслабленный, умиротворенный и очень счастливый, я видел все как сквозь мягкий, ясный сон.

– Как ты хороша, Пат! Куда лучше, чем в любом из твоих платьев.

Она улыбнулась и наклонилась надо мной:

– Ты должен меня очень любить, Робби. Не знаю, что я буду делать без любви!

Ее глаза были устремлены на меня. Лицо было совсем близко, взволнованное, открытое, полное страстной силы.

– Держи меня крепко, – прошептала она. – Мне нужно, чтобы кто-то держал меня крепко, иначе я упаду. Я боюсь.