Эрих Ремарк - Три товарища [litres]

Я потянул носом, но никакого запаха рома не услышал. Впрочем, все было ясно.

– Пахнет скорее коньяком для клиентов, – заявил я.

– Видимо, вы простудились, господин Локамп! – энергично возразила она. – Или, может быть, у вас в носу полипы. Теперь полипы почти у всех. Но у старой Штосс нюх, как у гончей, можете не сомневаться. Пахнет именно ромом… выдержанным ромом…

– Хорошо, Матильда…

Я налил ей рюмку рома и затем подошел к бензоколонке. Юпп уже был здесь. Перед ним стояла ржавая консервная банка, в которую он вставил пучок веток в цвету.

– Это еще что? – удивился я.

– Это для дам, – пояснил Юпп. – Если какая-нибудь дама заправляется у нас, я ее премирую такой веточкой. Под это дело я сегодня залил в баки на девяносто литров больше обычного. Так что это дерево стоит золота. Не будь его у нас, надо было бы поставить вместо него бутафорию.

– А ведь ты, парень, настоящий делец.

Он усмехнулся. Лучи солнца просвечивали сквозь его уши, и они походили на рубиновые церковные витражи.

– Меня уже дважды сфотографировали, – доложил он. – На фоне дерева.

– Вон что! Ты еще станешь кинозвездой, – сказал я и направился к смотровой яме; оттуда, из-под «форда», как раз выбирался Ленц.

– Робби, – сказал он, – ты знаешь, о чем я подумал? Надо бы нам позаботиться о девушке этого Биндинга.

Я посмотрел на него:

– Как это понять?

– Точно так, как я сказал. А чего ты на меня уставился?

– Я на тебя не уставился.

– Не только уставился, но даже вылупился. Между прочим, как ее зовут? Пат… А дальше как?

– Не знаю, – ответил я.

Он выпрямился.

– Как то есть не знаешь? Ты ведь записал ее адрес. Сам видел.

– Потерял бумажку.

– Потерял! – Он запустил две пятерни в заросли своих желтых волос. – Значит, вот ради чего я тогда битый час провозился с Биндингом! Потерял!.. Но, может, Отто запомнил адрес.

– Отто его тоже не знает.

Он подозрительно поглядел на меня.

– Жалкий дилетант! Тем хуже для тебя! Неужели ты не понял, какая это чудесная девушка? Господи! – Он взглянул на небо. – В кои-то веки нам попалось что-то стоящее, так эта зануда теряет адрес.

– А мне она не показалась такой уж замечательной.

– А это потому, что ты осел, – ответил Ленц. – Болван, который не понимает ничего, что возвышается над уровнем шлюх из кафе «Интернациональ». Эх ты, пианист! Повторяю: познакомиться с ней – с этой девушкой – просто счастье, особенное, исключительное счастье! Но ты, конечно, ни черта в этом не смыслишь! Ты видел ее глаза? Разумеется, не видел… Все больше в рюмку глядел…

– Да заткнись ты! – прервал я его, потому что этой рюмкой он попал мне прямо в открытую рану.

– А руки, – продолжал он, не обращая на меня внимания, – тонкие, длинные руки, как у мулатки. Уж в этом-то Готтфрид знает толк, можешь мне поверить. Святой Моисей! Вдруг, нежданно-негаданно встречается девушка что надо – красивая, естественная, а главное – умеющая создать определенную атмосферу… – На мгновение он остановился. – А ты-то вообще понимаешь, что это такое – атмосфера? – добавил он.

– Воздух, который накачивают в баллоны, – угрюмо заявил я.

– Ну конечно! – сказал он с выражением жалости и презрения. – Конечно же, воздух! Атмосфера – это ореол, излучение, тепло, таинственность – все, что одушевляет красоту и делает ее живой… Впрочем, с кем это я говорю… Испарения рома – вот твоя атмосфера…

– А теперь перестань, а то как бы я не уронил что-нибудь на твой черепок, – буркнул я.

Но Готтфрид говорил и говорил, и ничего я ему не сделал. Ведь он не знал ничего о том, что произошло, не знал, что каждое его слово задевает меня за живое. Особенно насчет выпивки. Я уже как-то преодолел эти мысли и начал утешаться. А Ленц взворошил во мне все это заново. Он без умолку продолжал расхваливать эту девушку, и вскоре мне стало казаться, будто я и впрямь безвозвратно потерял что-то редкостно прекрасное.

Около шести вечера, все еще в расстроенных чувствах, я пошел в кафе «Интернациональ» – мое давнишнее убежище. Ленц лишний раз дал мне это почувствовать. В зале, против моих ожиданий, царило большое оживление. На стойке пестрели блюда с тортами и кексами, а плоскостопый Алоис проковылял мимо меня с большим подносом, уставленным кофейной посудой, и скрылся в заднем коридоре. Я остановился. Почему сегодня кофе подается не в чашках, а в кофейниках? Вероятно, какое-то общество или союз затеяли грандиозную пирушку, и, следовательно, под столиками уже валяются упившиеся гости.