Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Дак вот, — согласился он с редкой сговорчивостью, покаянно помигивая красноватыми веками. — Видно, потому так все и вышло, что этого уж не миновать было. Предчувствие, значит, уже напало, хотя и не ощущалось пока сердцем-то.

Вытерев о бока руки, Липа села на бережок, касаясь носками сапог воды, и, подперев ладонью щеку, уставилась куда-то сквозь прогалину в черемуховых кустах, вроде бы увидела там, по ручью, что-то такое, к чему привыкла уже давно, а потому и глядела как на что-то понятное и ясное — с ровным вниманием, которому не мешала серная жвачка на зубах, работавших в такт монотонному покачиванию. Она уже знала наперед, о чем скажет сейчас Устин, и терпеливо ждала, как бы подчеркивая этим своим молчанием вящую значимость не промолвленных пока слов, которые исходили от кого-то свыше, а не от самого Устина и равно касались всех.

— Только Аверьян-то, поди, в ту минуту поболе моего предчувствовал, — Устин вытряхнул из шапки крошки табака и косо напялил ее на голову. — Ему-то уж и сердце сказало. Это как пить дать. Душа уже знала точно. Пробил его час — и душа не только предчувствовала, а все наперед представляла, что никакого откупа больше не будет, а самый конец это и есть. Вот ведь через что пройти-то суждено каждому: еще человек живой и даже крепкий, а уже понимает, что все, крышка!

В этом месте, пережитом уж много раз, Липа втянула в плечи голову, затаилась и невольно перестала щелкать серой, стараясь пореже глотать скопившуюся слюну, проходившую сквозь горло с каким-то икотным звуком, слышимым, казалось, далеко вокруг.

— Нет, говорит, куманек, — продолжал Устин, — дело тут не в богатстве, мое богатство короткое, как жизнь у метляка: появились деньги — спустил подчистую. А вот что на тот свет скоро отправлюсь, вслед за моей матерью — это уж, говорит, помяни потом мои слова. — Устин в глубоком недоумении пожал плечами, как бы показывая сейчас, как он тогда отнесся к этим странным словам кума. — Я говорю: да ты че городишь, кум?! Какая такая может быть смерть в твои-то пятьдесят семь лет — опомнись! А он задумался вдруг, уже вроде и не видит меня, и ти-ихо так отвечает, будто кому-то третьему, невидимому: она бы, мол, звать меня с собой не стала, моя покойная матка, если бы не пора было. — Устин хмыкнул с горьким удивлением. — А сам стоит передо мной, как вот эта кедрина, — кивнул он Липе на высокую вековую лесину за черемушником, будто она не видела ее прежде. — Заматеревший, крепкий да ладный, такого и не подумай свалить. «Блазнится тебе, что ли?» — спрашиваю. «Нет, — говорит, — просто сон такой видел».

— Вот-вот, оно самое и есть, — шевельнулась Липа, вытягивая шею и вглядываясь теперь в ту самую точку, куда она все время смотрела, с какой-то болезненной истовостью, будто что-то уходило от ее глаз, притягивая к себе и пугая вместе с тем неземным страхом.

Следивший за ней Устин снисходительно усмехнулся — ни бога, ни черта он сроду не признавал, как и кум его Аверьян, а только допускал веру в предчувствия, снисходившие в какой-то момент на всю земную жизнь. Может быть, именно поэтому, не помня к утру своих снов, он не стыдился пересказывать чужие, в которых непостижимым для него образом предугадывалась судьба человека, а то и какое-то событие.

— А сон, значит, такой ему привиделся, — жестко уточнил Устин, намекая жене, что разговаривать с нею он может лишь об этих неразгаданных явлениях людской природы, но не о какой-то нечистой или прочей силе. — Спится ему, значит, будто он вышел во двор — ну Аверька то есть, — а утро еще едва-едва занялось, петухи будто только что пропели — розоватенькая такая дымка стоит над сопками. И вдруг, говорит, откуда ни возьмись — моя матушка! Только вся в черном, а не в белом почему-то, в каком клали-то ее. И маячит, мол, пальцем: иди-ка, иди-ка за мной… А сама повернулась и пошла обратно, по огороду, только это уже и не огород вовсе, а черный лес будто — одни сплошные головешки да пеньки и стоят. Пошла, пошла так… а я, говорит, за ней. Чую, мол, что не надо бы идти-то, не к добру все это, а не могу! Ноги как не свои сделались — сами собой переставляются…

— Так она уж коли позвала… — перебила Липа и со вздохом качнула головой: дескать, тогда уж мы не подвластны сами себе, не мы тут собой распоряжаемся.

Устин понял, что она хотела сказать, но одергивать не стал, потому что отчитывал ее за это уже много раз и все без толку.

— Ты лучше разгадай, к чему эти деревья черные, — сказал он. — Ведь Аверька и не лежал в постели ни одного дня, если бы так рассудить, что это к хворости.