Юрий Антропов - Ивановский кряж

Зять Иван Игнатьевич с голой грудью, уши треуха кверху поднял. «Скажи, какой ухажер выискался», — весело прихмыкнул про себя тесть и крякнул от зависти, что ему не шестьдесят, а все семьдесят пять.

Семьдесят пять не семьдесят пять, сказал он себе тут же, а вот дом поставил сам, не дядя какой-нибудь. Другой бы на его месте махнул рукой: иди ты, старуха, отвязки со своей идеей, жили в этой саманке столько годов, поживем и еще, поди, и жить-то уж осталось с гулькин нос… Кто бы другой, но не он, — тут же побежал на эту станцию товарную, где старуха разузнала про списанные нестандартные шпалы, за бесценок, можно сказать, выписал сколько нужно штук и из тех шпал, даром что они короткие, вывел вот этот самый пятистенок. Чин чинарем: кухня, спальня-боковушка и передняя, а по-современному — гостиная. Все опасались — промерзать, мол, будут, шпалы-то, — а поди теперь, глянь: хоть в одном углу заметишь ты куржак, интересно? Теплый дом, чего там говорить. Живи не тужи — помирать не надо.

Оно и раньше им не худо было, все их молодые годы провели со старухой в передвижных вагонках. Сорок лет без малого оттрубил он на буровых работах — вплоть до старшего мастера (а как-то целых два месяца и прораба замещал, сидел в одном кабинете с начальником экспедиции), и старуха — тогда еще молодая, понятно, — всю жизнь была с ним, работы в экспедиции хватало и ей. Эх, бывало, как она напускалась на него — не пялься, дескать, на молоденьких лаборанток, кобелина этакий! Смех и грех… А саманку-то прежнюю — здесь же, на переезде, — сварганили себе на скорую руку уже в последнее их экспедиционное лето, когда стало ясно, что выстаивать на буровой смену ему тяжеловато, отекали ноги, застуженные по молодости, когда был дурак дураком и здоровья своего не берег: закатает, бывало, гачи до паха и босичком стоит в шурфе с водой, замеры разные делает и технику наверх докладывает.

Конечно, можно бы и сразу к детям, к той же Ане, — разве они с Иваном Игнатьевичем выгнали бы их? Да ни за что на свете! Или хотя бы Катю взять, меньшую. Хотя, конечно, Катя со своим Сашей…

— Здорово, папа! Ты чего это на морозе стоишь? — подкатил тут гоголем Иван Игнатьевич. Потянулся сразу целоваться, будто век не виделись.

А и правда, успел прикинуть тесть, ходим друг к дружке раз в год по обещанию.

— Здорово, здорово… Как доехал-то? Восьмеркой, поди?.. Ну! Ею и езжай всегда. А то Аня, блаженная, выдала сегодня номер: села зачем-то на трамвай, на тройку, а он же только до машзавода, а там пересадку делать на шестерку. Это ж надо придумать себе такое приключение! — восхитился тесть суматошной своей дочкой. Его глаза как бы говорили: ему лично, может, больше всех сегодня веселья хочется! Шутка сказать: первый раз со дня постройки собралась в новом доме почти вся-то родня, из ближней только внуков каких и не хватает. Аня вот с Иваном приехали, да детей их двое, да Катя со своим мужем — мало ли!

— Это чего ей в голову взбрело? — удивился Иван Игнатьевич.

Но тестю уже было не до беседы — и уши вконец застыли, и пес чего-то не узнавал Ивана Игнатьевича, рвался с цепи, и его приходилось сдерживать, цыкая на него, правда, только для блезиру — чтобы зять видел, какая у него злая собака. Подняв голик с приступки, Иван Игнатьевич толком не обмел валенки и, раздосадованно махнув рукой на пса, поспешно скрылся в сенях.

— Ну и злыдню вы завели! — с укором вошел он в кухню, где сумятились, делая сто дел сразу, теща, Аня да свояченица Катя. С порога заметил, заглядывая за портьеру в переднюю, что Саня, Катин мужик, сидит посреди комнаты на венском стуле и смотрит передачу по телевизору. «Что-то про цирк», — заволновался Иван Игнатьевич, ругнув себя, что опоздал к началу; клоун в полосатых штанах уже давно, видать, выламывался перед публикой, и Санькина спина и затылок тряслись от беззвучного смеха.

— А ты почаще бы хаживал к нам, зятек! — прищурившись, пропела теща. Она заметила в авоське у зятя готовые, как раз под размер ее валенок, чуни, но виду не подала, чтобы потом, когда уже сядут за стол, не лишать человека удовольствия выложить свой подарок. — Ты вон спроси у тестя-то своего, — кивнула она за спину Ивана Игнатьевича, шутливо остолбеневшего в дверях от такого горячего напора, — спроси-ка!..

Тесть выдвинулся из-за плеча Ивана Игнатьевича, на ходу скинул с себя телогрейку и потянулся к умывальнику, успевая зорко оглядеть, сколько чего поспело в руках женщин за время его отсутствия.

— Чего, чего у меня спросить-то? — скуповато улыбнулся он своей старухе.