Юрий Антропов - Ивановский кряж

Скашиваясь на пузырившийся за кормой след, Венька представил себе, как выберутся они сейчас на фарватер, как он высадит Ивлева в «Прогресс» Бондаря и один, чтобы не было больше никаких разговоров, сплавает до нижней протоки. Ему напоследок захотелось глянуть на обелиск в прогале — попрощаться с Толей Симагиным до будущей весны.

— Ну что, гаврики… — вздохнул Венька, когда лодка рыбака ушла вверх, на красный бакен. — Давайте-ка хватим по маленькой и — в разные стороны. Вот и закроем сезон…

Он вытащил из багажника граненые бутылки, задумчиво повертел в руках, как бы впервые разглядывая цветастые наклейки, отвинтил у одной из них пробку и пустил по кругу.

— Вот это другой коленкор, — с придыханием отрываясь от горлышка бутылки и облизываясь, прицокнул языком начальник пятого цеха. — Только почему это… в разные стороны? Погоды, что ли, испугался?

То ли просто лукавил человек, то ли впрямь уже не было у него в душе обиды на Веньку, только глаза его опять ожили — уже и заоглядывался вокруг, не затарахтит ли где потаенно какой мотор, не выплывет ли откуда лодка.

«Ничему-то он не научился», — снова вздохнул Венька, и, прежде чем зайти по новому кругу, он отвинтил пробку и у второй бутылки, взял их в обе руки, высоко поднял над водой и, не спуская глаз с рябого лица начальника цеха, перевернул их вверх донышком.

Ему до зарезу вдруг захотелось увидеть, как вылезут из орбит белесые глаза Бондаря, да и просто красиво и жутко, когда алое нежное пятно растекается по тускло холодной воде.

…Давно не было на Иртыше бури, а тут разыгралась не на шутку. Стон стоял на реке, попряталось все живое.

И будто, кроме них, ни души на всем белом свете. Венька сразу узнал в гребце Торпедного Катера. Лодочка под ним была легкая, синенькая, под цвет воды. Венька давил на ручку мотора, налегал спиной на горячий кожух, как бы подстегивая свою «Казанку», но синюю лодку догнать не мог.

Вроде как неведомая сила не пускала его вперед. Ветер с брызгами больно хлестал по щекам, давил в грудь, все лицо было мокрое, а плыть надо. Надо, хоть плачь! И вот когда он уже выбился из сил, за каким-то пределом все переменилось враз. Куда и буря девалась. И упала такая первородная тишина, что сделалось слышно, как печально шелестит камыш, будто плачет.

Не по себе стало Веньке от этого плача. Но хода назад теперь не было. Стеной стоял позади рагозник, а впереди, будоража душу какой-то потаенностью, открылась протока. Видно, здесь-то, подумал Венька, и затаился Торпедный Катер перед тем, как выскочить на лодке к Симагину.

Теперь откуда-то и у Веньки взялось весло, и он медленно поплыл по протоке. Взбаламученное илистое дно пускало пузыри, и они лопались под бортами лодки с глуховатым побулькиванием.

И вдруг видит Венька — Торпедный Катер пятится к берегу из камыша, волоча за собой синенькую лодку!..

Ждал не ждал Венька этого часа, а сердце так и упало. Больно стало в груди. Эта боль была посильнее той, какая накатывала на него в иные ночи, когда снилась авария в цехе. И такой страх захлестнул Веньку — кричать захотелось. Но он только судорожно раскрывал рот, оцепенело глядя на Торпедного Катера, вставшего над ним как привидение. Огромный такой и черный почему-то, глядит на него и смеется, блестя железными зубами.

«Что, керя, — спрашивает, — выследил все же меня?»

«Выследил», — говорит Венька, а про себя подумал: «Эх, поторопился я… Пускай бы Торпедный Катер не ведал обо мне ни сном ни духом, сначала бы сети снял и переметы. Набил бы лодку рыбой. И только тут рывком включить мотор и выскочить к нему из камыша!»

Засмеялся Торпедный Катер, словно угадав эти Венькины мысли. Заклацал зубами. И дикий его хохот понесся эхом над протокой, и достиг того мыска, где в прогале тальника виднелся памятник Толе Симагину, и ударился там о тускло мерцающую звезду…

«Убью я тебя, керя, по закону пакости», — хотел сказать Венька, но в руках у Торпедного Катера появилось весло, такое же громадное, как и он сам. Ударил его наотмашь — и померк свет в глазах Веньки. Только издали откуда-то, слабо проникая в его сознание, доносился голос Зинаиды:

— Венька! Be-ня!.. Ты слышишь или нет?! Да, господи, что же это такое!..

Голос-то он узнал. Как не узнать, столько лет прожили вместе. Как начнет, бывало, выговаривать ему… В печенки вошел этот голос. И что обиднее всего, даже тут не могла удержаться. Вот ведь привычка какая. Человек умирает, можно сказать, а ей и горя мало. Талдычит одно и то же: «Ты слышишь, Веня?!» Он слышит ее, конечно, и удивляется про себя: «Здесь-то ты откуда взялась?!»