Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

Пустую комнату заполнял тяжелый, бесцветный запах смерти.

– Эта берлога не проветривалась с тех пор, как Дезинсектор морил кокаиновых клопов, – извиняющимся тоном сказал Матрос.

Паренек с его обостренными чувствами стал с бешеной скоростью изучать обстановку. Съемная квартира с проходными комнатами, вибрирующая от бесшумного сотрясения. Прибитый к одной из стен кухни металлический желоб – а может, и не металлический? – соединялся с чем-то вроде аквариума или бака, наполовину заполненного полупрозрачной зеленой жидкостью. По полу были разбросаны обветшалые вещи, износившиеся на неведомой службе: суспензорий, предназначенный для защиты некоего чувствительного, вялого веерообразного органа; грыжевые бандажи разных размеров, суппорты и бинты; большое дугообразное ярмо из пористого розового камня; маленькие свинцовые трубочки, обрезанные с одного конца.

Воздушные потоки, образовавшиеся от движения обоих тел, расшевелили лужи застоявшихся запахов; атрофированный мальчишеский запах пыльных раздевалок, хлорки плавательных бассейнов, высохшей спермы. Другие запахи, клубясь по розовым виткам спирали, добирались до неведомых дверей.

Матрос пошарил под умывальником и извлек оттуда пакет в оберточной бумаге, которая тотчас расползлась у него в руках и рассыпалась желтой пылью. На стол, уставленный грязной посудой, он выложил пипетку, иглу и ложку. Но ни один тараканий усик не учуял тех крошек тьмы.

– Дезинсектор делает доброе дело, – сказал Матрос. – Порой, пожалуй, чересчур доброе.

Он сунул руку в квадратную жестянку с желтым порошком от насекомых и вытащил плоский сверток в красной с золотом китайской бумаге.

«Как пакет с шутихами», – подумал паренек. В четырнадцать лет лишился двух пальцев… Несчастный случай во время фейерверка в честь Четвертого июля… потом, в больнице, – первое неслышное, властное прикосновение джанка.

– Здесь никто искать не будет, малыш. – Матрос приложил руку к затылку. Он принялся непристойно вихлять бедрами, вскрывая пакет – замысловатое устройство с завязками и обертками.

– Чистый стопроцентный героин. Едва ли человек сейчас жив… и это все твое.

– А тебе-то что от меня нужно?

– Время.

– Не догоняю.

– У меня есть то, что нужно тебе, – он дотронулся до свертка. И вдруг удалился в прихожую, его голос стал далеким и слабым… – У тебя есть то, что нужно мне… пять минут здесь… час где-нибудь в другом месте… два… четыре… восемь… Быть может, я опережаю сам себя… Каждый день умираю понемногу… Это отнимает много Времени…

Он вернулся в кухню – голос стал громким и отчетливым:

– Пять лет за унцию. На улице так дешево никто не продает. – Он ткнул пальцем в разделительную ямочку под носом у паренька. – Центряк. Все выгодно и честно.

– Мистер, я никак не пойму, о чем это вы.

– Поймешь, малыш… со временем.

– Ладно. Так что я должен сделать?

– Ты согласен?

– Ну значит… – Он бросил взгляд на пакет. – Что бы там… Я согласен.

Паренек почувствовал, как в его плоть бесшумно проникло что-то зловещее. Матрос приложил руку к глазам паренька и вытащил розовое мошоночное яичко с одним закрытым пульсирующим глазом. В полупрозрачной плоти яйца бурлила черная пена.

Матрос погладил яйцо явно нечеловеческими руками – черно-розовыми, толстыми, жилистыми, с длинными белыми усиками, растущими из сморщенных кончиков пальцев. Смертельный страх и смертельная слабость охватили паренька, дыхание сперло, кровь застыла в жилах. Он прислонился к стене, которая, казалось, слегка подалась. Потом вновь резко сосредоточил мысли на джанке.

Матрос готовил дозу.

– Когда начнется перекличка, мы будем тут как тут, верно? – сказал он, прощупывая вену паренька и растирая гусиную кожу мягким старушечьим пальцем. Он вставил иглу. На дне пипетки расцвела красная орхидея. Матрос сжал пузырек, наблюдая за тем, как врывается в мальчишескую вену раствор, всасываемый немой жаждой крови.

– Боже мой! – сказал паренек. – Так меня еще никогда не двигали!

Он закурил и оглядел кухню, подергиваясь от потребности в сахаре.

– Вы что, не фуфлите? – спросил он.

– Этим дерьмом – молочным сахаром? Джанк – это улица с односторонним движением. Разворот запрещен. Ты уже никогда не сможешь вернуться.

Меня называют Дезинсектором. Какое-то время, в одной точке пересечения, я действительно выполнял эту функцию и видел танец живота в исполнении тараканов, задыхающихся в желтом порошке от насекомых («Нынче трудно достать, мадам… идет война. Вот, осталось немного… Два доллара».) Смыл жирных постельных клопов с розовых обоев в театрально-убогих гостиницах на Норт-Кларк и отравил зловредную Крысу, при случае пожиравшую человеческих младенцев. А вы бы?