Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

Замечал когда-нибудь, сколько выражений мошенники переняли у гомиков? «У меня встал», к примеру, что должно означать: «мы с тобой заодно».

«Возбуди его!»

«Возбуди этого опиатчика! Охмури этого лоха!»

«Ну этот переусердствовал – сразу его облапал».

Как говорит Сапожник (это прозвище он получил, вытрясая деньги из фетишистов в обувных магазинах): «Впендюрь лоху любую лажу с хорошей смазкой, и он вернется канючить еще». А когда Сапожник засекает лоха, он начинает задыхаться. Щеки у него надуваются, а губы делаются лиловыми, как у эскимоса в жаркую погоду. При этом он очень медленно подбирается к жертве и ощупывает ее пальцами с протухшей эктоплазмой.

– Деревенщина так похож на невинного мальчика, словно светится изнутри голубым неоном. Кажется, будто он сошел прямиком с обложки журнала «Сатердей ивнинг пост» вместе с вереницей болванов с рыбьими головами, а потом законсервировался в джанке. Обманутые им простаки никогда не скулят, а шулера – те и вовсе носят для Деревенщины шприц. Но в один прекрасный день «Голубой мальчик» от него ускользает, и наружу выползает то, от чего сблевал бы любой санитар «Скорой».

Вконец одурев, Деревенщина несется по опустевшим ресторанам-автоматам и станциям подземки с криком: «Вернись, малыш! Вернись!» – и бросается вслед за своим мальчиком прямо в Ист-ривер, вниз, мимо презервативов, апельсиновых корок и мозаики плавающих газет, вниз, в безмолвный черный ил с гангстерами в бетоне и пистолетами, расплющенными всмятку, чтобы не ощупывали их своими пальцами похотливые эксперты по баллистике.

А педик думает: «Вот это персонаж!! То-то я расскажу о нем ребятам в заведении «У Кларка». Этот коллекционер персонажей безропотно вытерпит подражание чайке в духе Джо Гулда, вот я и разыгрываю перед ним эту сцену за десять монет и назначаю встречу, чтобы продать ему немного «травки», как он ее называет, а сам думаю: «Спихну-ка я сопляку кошачью мяту». (Примечание: когда кошачья мята горит, она пахнет, как марихуана. Ее частенько подсовывают неосторожным или несведущим людям.)

– Ну что ж, – сказал я, легонько постучав себя по руке с внутренней стороны, – мне пора, долг службы. Как сказал один судья другому, будь справедлив, а не можешь быть справедливым, будь своеволен.

Я захожу в кафе-автомат, а там Билл Гейнз, закутавшийся в чужое пальто и похожий на страдающего парезом банкира 1910-х годов, и Старый Барт, жалкий и неприметный, макающий в кофе сдобный торт своими грязными пальцами, лоснящимися поверх грязи.

На окраине у меня было несколько клиентов, которыми занимался Билл, а Барт еще со времен курения опиума знавал кое-какие древние мощи: призрачных дворников, серых, как пепел; иллюзорных привратников, подметающих пыльные коридоры слабой стариковской рукой, кашляющих и харкающих на предрассветных ломках; отошедших от дел, больных астмой скупщиков краденого в театрально-роскошных отелях; Розу Пантопон, старую мадам из Пеории; несгибаемых официантов-китайцев, вечно скрывающих свою болезнь. Барт терпеливо разыскивал их, осторожно двигаясь походкой старого джанки, а потом впрыскивал в их бескровные руки несколько часов тепла.

Однажды я забавы ради совершил такой обход вместе с ним. Известно вам, что в отношении еды старики теряют всяческий стыд и от одного их вида начинает тошнить? Старые наркоты так же ведут себя в отношении джанка. При виде него они повизгивают и что-то лопочут. С подбородка у них свисает слюна, в желудке урчит, все внутренности скрипят в перистальтике, пока они второпях пытаются вмазаться, с трудом найдя подходящее место на теле, а вы ждете, что наружу вот-вот вывалится огромный сгусток протоплазмы и поглотит джанк. Подобное зрелище действительно внушает отвращение.

«Впрочем, когда-нибудь и мои мальчики станут такими, – философски рассудил я. – Все-таки жизнь – странная штука».

Но пора назад, в центр, в район станции «Шеридан-сквер» – ведь сыщик вполне может прятаться и в чулане.

Как я и говорил, долго это продолжаться не могло. Я знал, что легавые уже держат совет и занимаются своим зловещим колдовством, науськивая на меня стукачей в Ливенворте. «Нечего сажать его на иглу, Майк».

Я слышал, что Чапина они с помощью стукача и схватили. Старый сыщик-кастрат сидел себе в подвале полицейского участка, а к нему на круглые сутки и долгие годы приставил стукача. А когда Чапина повесили в Коннектикуте, этого старого ползучего гада нашли со сломанной шеей.