Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

– Кристофер! Наконец-то! Устраивайтесь!

Несмотря на мои протесты, он силой снял с меня пальто и шляпу. Как назло я был в подтяжках. Большинство гостей были в дорогих фланелевых костюмах. Кисло улыбаясь и инстинктивно прикрываясь мрачной оригинальностью, которая спасает меня в подобных случаях, я заковылял к ним. Несколько пар танцевали под граммофон, два молодых человека дрались подушками под одобрительные возгласы их дам, большая часть компании валялась на коврах, расстеленных прямо на траве. Обстановка была раскованной, лакеи и шоферы скромно стояли поодаль, глядя на этих фигляров, как няньки на своих титулованных подопечных. Что эти люди здесь делают? Почему Бернгард пригласил их? Может, это новый, еще более изощренный способ изгнания духов? – Нет, решил я, более вероятно, что это просто вечеринка, которую он устраивает раз в году для родственников, друзей и нахлебников. А я был еще одним персонажем, еще одним именем в длинном перечне приглашенных. Что ж, глупо оставаться неблагодарным. Я уже здесь. Будем веселиться.

Потом, к моему великому изумлению, я увидел Наталью. Она была в легком желтом платье с рукавами фонариком и в руке держала большую соломенную шляпу. Она была так обворожительна, что я едва узнал ее. Она подошла и весело приветствовала меня.

– А, Кристофер! Я очень рада. Как приятно вас видеть.

– Где вы были все это время?

– В Париже… Вы не знали? Правда? А я все ждала письма от вас – и ничего не получила.

– Но, Наталья, вы не прислали мне своего адреса.

– Но как же, я посылала.

– Значит, я не получил вашего письма. Знаете, я ведь тоже уезжал.

– Да? Вы уезжали? Тогда прошу прощения. Ничем не могу помочь.

Мы оба засмеялись, смех у нее тоже изменился, как и весь ее облик. Это уже не был смех суровой школьницы, велевшей мне читать Якобсена и Гете. По лицу ее блуждала счастливая мечтательная улыбка, как будто она все время слушала веселую приятную музыку. Несмотря на очевидную радость от встречи со мной, она не особенно стремилась поддерживать разговор.

– А что вы делаете в Париже? Изучаете искусство, как вы и хотели?

– Ну, конечно.

– Вам нравится?

– Изумительно! – Наталья живо закивала головой. Глаза ее сияли. Но слово «изумительно» как будто бы относилось к чему-то другому.

– Ваша мать тоже в Париже?

– Да, да.

– Вы живете в одной квартире?

– Да… – Она снова закивала. – Квартира… О, это изумительно!

– А когда назад? Скоро?

– Да, а что? Конечно! Завтра. – Казалось, она очень удивилась этому моему вопросу, – удивилась, что не весь мир в курсе ее дел. Как хорошо мне было знакомо это чувство! Теперь я точно знал: Наталья влюблена!

Мы поговорили еще несколько минут – Наталья слушала, но не меня. Потом внезапно заторопилась. Сказала, что опаздывает. Ей нужно укладываться. Она должна ехать немедленно. Пожав мне руку, она весело побежала через лужайку к машине. Даже забыла попросить, чтобы я написал ей, или оставить адрес. Когда я махал ей на прощанье рукой, нарывающий палец от зависти заныл еще сильней.

Потом молодежь стала купаться, брызгаясь в грязной озерной воде у подножья каменной лестницы. Бернгард тоже купался.

У него было белое, до странности невинное тело, точно у младенца, с младенческим круглым, слегка выступающим животом. Он смеялся, плескался и кричал громче всех. Перехватив мой взгляд, он стал кричать еще пуще, чем прежде, – я подумал: не вызов ли? Вспомнил ли он, как и я, о том, что рассказывал мне на этом самом месте полгода назад?

– Идите к нам, Кристофер! – кричал он. – Нога пройдет!

Когда наконец они вышли из воды и стали вытираться, он с несколькими молодыми людьми принялся бегать взапуски среди фруктовых деревьев и громко смеяться.

Но, несмотря на игривость Бернгарда, вечеринка не удалась. Компания разделилась на группы и кучки, и даже когда веселье, казалось, было в полном разгаре, по крайней мере четвертая часть гостей тихо обсуждала серьезную политику. Многие явно прибыли сюда исключительно для того, чтобы повидаться и обсудить личные дела, и не пытались казаться общительными или делать вид, будто участвуют в общем веселье. С тем же успехом они могли бы сидеть в своих конторах или дома.

Когда стемнело, одна девушка запела. Это была русская песня, и, как обычно, в ней слышалась грусть. Лакеи принесли стаканы и огромный кувшин с крюшоном. На лужайке стало прохладно. Светили мириады звезд. На озерной глади появились последние парусники, идущие против легкого ночного ветра. Играл граммофон. Я возлежал на подушках, слушая еврейского сержанта, который доказывал, что Франция не может понять Германию, так как французы не испытали ничего похожего на послевоенную жизнь в Германии. В группке молодых людей вдруг пронзительно засмеялась девушка. Где-то в городе подсчитывали голоса. Я подумал о Наталье: наверное, она вовремя скрылась. Сколько бы они ни откладывали решения, эти люди все равно обречены. Сегодняшний вечер – генеральная репетиция катастрофы. Или последняя ночь эпохи.