Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— Ну? — не выдержал Зайцев. — Ее почерк?

— Да, похоже, она писала… Ты вот спрашиваешь, откуда мне известно содержание письма. А о чем еще можно писать по принуждению, когда нож у горла? Что все хорошо, не беспокойтесь, прекрасно себя чувствую, а главное — не вздумайте поднимать шум, бить в колокола, звонить в милицию… Ой, прости, капитан! В полицию, конечно, в полицию! Милиция, она того… Маленько опростоволосилась… А эта твоя Мартынова… Умная женщина… И мужественная.

— Неужели? — усмехнулся Зайцев.

— Понимая, что ее ожидает смерть, она нашла силы послать тебе крик о помощи. Хотя нет, какая от тебя помощь… Это было сообщение о злодействе, — Ваня положил руки на колени, подпер ладонью небритый свой подбородок, покрытый седоватой щетиной, и надолго замолчал.

Зайцев, откинувшись спиной на тонкий ствол березки, неотрывно смотрел в небо. По его лицу проносились легкие тени от листвы, солнечные зайчики, и казалось, ничто его не тревожит в это солнечное утро в районе сорокового километра Минского шоссе. И только желваки, нервно подрагивающие под его тонкой кожей, выдавали истинное состояние следователя.

— Давай, Ваня, говори, — наконец произнес он.

— А что ты хочешь от меня услышать, капитан?

— Правду, только правду, ничего кроме правды!

— Так я вроде того, что…

— Не надо, Ваня… — устало проговорил Зайцев. — Давай выкладывай… С чего ты взял, что письмо написано по принуждению, или, как ты выразился, с ножом у горла?

— Прежде всего, конечно, палец. Ты мне сказал, что дома ее нет, что она в деревне, звонила оттуда, но слышимость была плохая.

— Это не я, это ты сказал. Другими словами, звонила не она?

— Я исходил из того, что палец принадлежал ей, следовательно, она мертва. И чтобы я ни произносил…

— Крик о помощи, — напомнил Зайцев.

— Посмотри на два письма, которые у тебя в кармане. Одно написано давно, другое совсем недавно. Есть такая привычка у многих — черточку ставят над буквой «Т» и под буквой «Ш». Раньше она этого не делала. А в этом письме подчеркнуты все эти буквочки. Она давала сигнал знающему человеку — хоть почерк и мой, но я писала не по своей воле.

— Что будем делать?

— Твоя машина на дороге?

— Ну?

— Поехали.

— Куда?

— В деревню. К тетке. В глушь. Адрес указан на конверте… Дорога не дальняя, как я успел заметить.

— Успел все-таки, — проворчал Зайцев, поднимаясь и отряхивая брюки. — Пошли, Ваня! Едем.

— Кушать хочется, капитан.

— По дороге перекусим. Сейчас забегаловки на каждом километре.

Деревня Сушково оказалась в ста километрах. Ваня всю дорогу дремал, откинувшись на заднее сиденье, Зайцев перечитывал письма, дивясь Ваниной проницательности, водитель на обоих посматривал остро и насмешливо, как это умеют делать водители, которым постоянно приходится возить людей значительных, к тому же по делам ему совершенно непонятным.

— А где палец? — неожиданно громко спросил вдруг Зайцев, будто вспомнил о чем-то важном.

Ваня, не открывая глаз, полез в карман куртки, вынул продолговатый сверток в газетной бумаге и протянул его Зайцеву.

— Надо бы тебе, капитан, внимательнее относиться к вещественным доказательствам, — назидательно пробормотал он.

Все получилось точно так, как и предсказывал Ваня, — в деревне многие знали Надежду Юрьевну Мартынову, но не видели ее уже года полтора-два. Рассказали и о том, что с мужем, бизнесменом средней руки, жила она плохо, тот на шестом десятке увлекся юными девочками, наполнил ими бухгалтерию, секретариат и даже производственный отдел, где положено сидеть специалистам многоопытным и суровым. Жилой дом, который взялась строить его фирма, стоял незаконченным, брошенным где-то на уровне третьего этажа. Но Мартынов об этом нисколько не жалел, поскольку деньги с будущих жильцов уже успел собрать, да и понял, что главное совсем в другом — девочки давали ему все радости жизни. К ним он торопился утром, а с некоторыми утром же неохотно расставался. И прекрасно при этом понимал, что не может, не может это продолжаться слишком долго, что все хорошее в жизни заканчивается быстрее, чем хотелось бы, причем заканчивается навсегда. Но он шел на это самозаклание безоглядно, жертвенно и легко.

Так бывает, ребята, так бывает, и не столь уж редко.

Обратную дорогу молчали. И только возле сорокового километра Минского шоссе Ваня тронул Зайцева за локоть.

— Мне бы выйти, — сказал он.

— Перебьешься, — с нарочитой грубоватостью ответил Зайцев. — Устрою я тебя на ночь, так и быть… С ужином, ванной и махровым халатом.