Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

И поднялся.

— Пошли.

В коридоре мы протиснулись между ящиками и оказались в подсобке. Здесь пахло копчеными балыками, морожеными крабами, селедкой, мокрыми опилками, было тесно и сыро. Снаружи завывал тайфун, будто раненая зверюка невероятных размеров. Я с любопытством осматривался по сторонам, первый раз видя изнанку того великолепия, которое видят покупатели по ту сторону перегородки.

Конечно, больше всего меня поразили ящики с водкой. До сих пор я никогда не видел ее в таком количестве и разнообразии. Мной овладело радостное чувство узнавания. По уголку этикетки, форме и цвету бутылки, по цвету самой водки, настойки, наливки я как бы прочитывал знакомые названия улиц и площадей, неожиданно оказавшись в городе своей юности. Да, ребята, да, в счастливом городе, который снится иногда, но все реже, все реже…

Белая этикетка, золотая надпись наискосок, слабый рисунок гостиницы «Москва» — конечно, «Столичная»! Сколько на белом свете оттенков зеленого цвета, но колорит «Московской» невозможно спутать ни с каким другим. А вот четкий шрифт на бутылке со спиртом, грубый и простой, как сам спирт. Но изысканные буквы «Кристалла» ничем не напоминали сам напиток — жесткий и обжигающий. А два небрежно брошенные на этикетку перца… Господи! Ну, кто не догадается, конечно, «Перцовка»! А рядом вроде и тот же рисунок, но в каком-то другом, простите, чужом колорите… Да, тоже «Перцовка», но уже тридцатипятиградусная, и опять же с наценкой… Нет, восторга она ни у кого не вызывает ни в магазине, ни на столе. А вот славянскую вязь «Старки» на черном фоне в полумраке подсобки, содрогающейся от озверевшего тайфуна, прочесть было невозможно, да и зачем?! Достаточно чуть сверкнувшего золотом уголочка этикетки, неясного очертания знакомых букв, и в тебе поднимается волна тревожного предчувствия счастья!

А ведь было, ребята, было!

Торопясь за директором, я успел заметить сквозь деревянные рейки ящика кончик хвоста вздыбившегося быка, и сердце мое непроизвольно дрогнуло — «Зверобой»! А дальше мелькнул еще один ящик, и я, даже не успев разглядеть этикетки, понял, осознал и почувствовал — «Петровская»! О, «Петровская»! О, ребята, о!

И нет других слов.

Протискиваясь между ящиками, я улыбался всё шире, радостней, предвидя уже, как, перевирая, размахивая руками и сверкая пьяными своими глазами, буду рассказывать в Погиби об этом своем посещении подсобки, с которой по богатству вызванных чувств не сравнится ни один музей мира! Я уже знал наверняка, что навсегда запомню этот случай, как запомнил свое посещение церкви в Харькове, где оказался как-то проездом, случайно и бестолково.

— Хорошо-то как, Господи! — вздохнул я.

— Ну? — обернулся директор. — Чего брать будешь?

— Не знаю… Глаза разбегаются.

— Решай, парень. Больше такого случая у тебя не будет. — Директор гордился своими владениями и, видя мой неподдельный восторг, похоже, проникался ко мне доверием соратника, а то и подельника.

— Можно, конечно, чего попроще, «Московскую», например. Но раз уж такой случай выдался…

— Свадьба опять же, — напомнил директор.

— Но! — воскликнул я. — Давайте «Петровскую». Хотя от «Столичной» она мало чем отличается… Было бы чем закусить.

— Это главное, — подтвердил директор, опять уставясь в пространство. Я не мог не заметить легкой поволоки в его глазах, неуверенность движений, да и лицо его нельзя было назвать таким уж свежим.

— Я вижу, вы сегодня малость того, — я покрутил в воздухе растопыренной ладонью.

— Да, маленько есть… Остаточные явления. Вот «Петровская». Эти два ящика твои, — сказал директор, но уходить не торопился. Ему было любопытно — как один человек унесет два ящика водки да еще в такую погоду. Наверно, не один раз он видел, как уносили бутылки в карманах, авоськах, дамских сумочках, медицинских саквояжах, инкассаторских мешках, как пили тут же, в магазине, не отходя от кассы, как сливали в бидоны, в чайники, графины, грузили в мотоциклы, грузовики, телеги, увозили на багажниках велосипедов…

Но чтобы вот так…

Усевшись на фанерный ящик, я поставил перед собой чемодан, отвинтил неприметную плоскую крышечку рядом с ручкой и, подмигнув директору, заглянул в дырку, сунул палец в черную пустоту, дунул в нее. Внутренность чемодана отозвалась утробным гулом. Приблизившись к отверстию, я шумно втянул воздух. Прислушался, словно ожидая обнаружить в чемодане какие-то признаки жизни. Снова посмотрел на директора — вот так, мол, ничего хитрого.