Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Мама вернется завтра, когда ты приедешь из школы. С ней все будет в порядке, — сказал он.

Он положил мне руки на плечи, растирая их мягкими круговыми движениями.

— Встань, — сказал он.

Я вскочила, и он обнял меня, прижав к себе так крепко, что я почувствовала, как бьется его сердце.

Мама вернулась на следующий день, после полудня. Кевин привез ее на «Пежо 505», том самом, который часто отвозил нас с Джаджа в школу и домой. На пассажирской дверце красовалось название папиной фабрики. Мы с Джаджа встречали маму у входа, стоя так близко друг к другу, что наши плечи почти соприкасались. Она не успела дойти до порога, как мы распахнули перед ней двери.

— Umum , — сказала она, обнимая нас, и повторила по-английски: — Дети мои.

На ней была футболка с надписью «Бог — это любовь», а зеленая юбка, запахнутая на талии немного небрежно, сидела ниже, чем обычно. Мамин взгляд казался пустым — так смотрят бродяги, что роются в придорожных помойках и таскают с собой грязные, истерзанные холщовые сумки, в которых умещается вся их жизнь.

— Произошел несчастный случай, — пробормотала мама. — Я потеряла ребенка.

Я немного отстранилась, чтобы посмотреть на ее живот. Мягко выгибая ткань ее одежды, он все еще казался большим. Может, мама что-то перепутала, ребенка точно больше нет?

Я все еще рассматривала ее живот, когда вошла Сиси. Высокие скулы придавали ее угловатому лицу насмешливое выражение, и это настораживало. Казалось, она смеется над тобой, дразнит тебя, а ты не имеешь ни малейшего представления, в чем дело.

— Добрый день, госпожа, nno [26] Добро пожаловать, с возвращением ( игбо ). , — сказала она. — Вы отобедаете сейчас или после ванны?

— Что? — мгновение мама выглядела так, словно не поняла ни слова. — Все потом, Сиси. Принеси мне воду и полотенце.

Мама так и стояла посреди гостиной, обхватив себя руками, пока Сиси не принесла ей тазик с водой и кухонное полотенце.

В гостиной находилась этажерка, на трех стеклянных полках которой располагались миниатюрные бежевые статуэтки балерин в различных танцевальных позах. Мама, всегда начиная с нижней полки, тщательно протирала фигурки и тонкое стекло, на котором они стояли.

Я опустилась рядом на кожаный диван, с которого могла протянуть руку и поправить складку маминой одежды.

— Nne , сейчас у тебя время для занятий. Иди к себе, — сказала мама.

— Я хочу остаться с тобой.

Она медленно провела полотенцем по танцовщице с поднятой вверх тоненькой, как спичка, ногой и ответила:

— Nne , иди.

Тогда я поднялась к себе и села за стол, слепо уставившись в один из учебников. Буквы перед моими глазами меняли очертания, а затем и вовсе превратились из черных в ярко-красные, цвета свежей крови. Кровь была водянистой, полупрозрачной. Она текла из мамы и из моих глаз.

Позже, за ужином, папа сказал, что мы должны прочитать шестнадцать новенн [27] Это традиционный вид католической молитвы. Те, кто читают новенну, читают специальную молитву или ряд конкретных молитв с определенной просьбой или намерением. , чтобы вымолить прощение для мамы. И в воскресенье, после Адвента, мы остались в церкви, чтобы выполнить его наказ. Отец Бенедикт окропил нас святой водой. Несколько капель попало мне на губы, и все время, пока мы молились, я ощущала ее затхлый солоноватый вкус. Если мы с Джаджа отвлекались после тринадцатого повторения молитвы к святому Иуде, папа предлагал начать заново. Все должно было пройти идеально. Тогда я даже не задумалась, чем же так провинилась мама.

Слова на страницах книг продолжали превращаться в кровь, когда я пыталась их прочесть. Близились полугодовые экзамены, и в школе начались контрольные работы, но печатные значки потеряли для меня всякий смысл.

Незадолго до первого экзамена, когда я сидела в своей комнате за столом, стараясь сконцентрироваться на каждом слове в отдельности, до меня донесся звонок в дверь. Пришла Йеванда Кокер, жена редактора папиной газеты — я узнала ее по голосу, потому что моя комната находилась прямо над входной дверью. Я никогда раньше не слышала такого громкого плача.

— Они схватили его! Схватили! — доносилось до меня между звучными всхлипами.

— Йеванда, Йеванда, — папин голос звучал гораздо тише, чем ее.

— Что же мне делать, господин? У меня трое детей! Один все еще сосет грудь! Как мне вырастить их одной? — я с трудом различала слова за оглушительными звуками, которое издавало ее сдавленное рыданиями горло.