Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

Наклонилась я за сумочкой… О Боже! Доразгружалась, бестолочь! Тоненький верткий червячок прошмыгнул по позвоночнику, плотный туман застлал на мгновение глаза…

О вы, явные и тайные рыцари великого Ордена Радикулитчиков, вы, обладатели Единственно Верного Средства от Радикулита, вы, Мученики Позвоночника, братья и сестры, к вам обращаюсь я!

К вам, потому что больше никто не поймет и объяснить невозможно, почему я, как искореженная тайфуном сосна, застыла в немыслимом штопоре, оттопырив шуйцу в приветственном жесте в сторону инспектрис, а десницей так и не дотянувшись до заветной сумочки.

Дамы извергли волну непонимания:

— Ну? Стоять будем? Или сейф открывать?

Проклятая сумка маячила перед носом (неряха! Вечно все раскидываю), но в руки не давалась, хоть ты убейся. Каждое движение, каждое дыхание мгновенно наказывалось оглушительной болью, и через пару минут тишины, звенящей от нарастания налоговой напряженности, я сдалась:

— Извините. Прикрючило. Радикулит. Возьмите. Пжалс-ста. Сумочку.

— Ну понятно, как сейф открывать, так сразу радикулит, — в унисон спели инспектрисы.

— Нет. Пжалс-ста. Сумочку. Возьмите.

— Ага-а… Так-так… Ну-ка, пиши, Наталья, — радостно велела та, которая постарше, той, которая помладше, — попытка дачи взятки при проведении проверки.

— Не. Взятка. Сумочка. Там. Кошелек…

Которая помладше в восторге подпрыгнула:

— Ой, Ирина Иванна, и правда взятка! Мне — так первый раз дают, а вам?

— НЕ. Взятка. Кошелек. ВОЗЬМИТЕ.

— Ты пиши, Наталья, пиши: «Кроме сумочки проверяемая настойчиво предлагала кошелек, в котором находилось…» — а сколько там у вас?

— Триста. Тыщ. И. Сто. Баксов. НЕ!!! Взятка… Ключ. Возьмите сейф.

— «…Находилось триста тысяч рублей (ты числом и прописью пиши) и сто долларов сэшэа». Это же надо до такой наглости дойти! Копейки какие-то у нее с полу подбирать! А с виду приличная. А чего это она нам сейф все пытается всучить, а, Наталья?

— Да ну его, Ирина Иванна. Он тяжелый.

— Ты язык-то придержи! Не понимаешь — типичная провокация, сколько проверок сделала, такого не видала. Идите, милая, расписывайтесь.

«Господи, — думала я в тупом отчаянии, — вот уж влипла, так влипла. Они что, от рождения идиотки? Или им Налоговым кодексом мозги повышибали? Анальгина мне, анальгина!!»

Ирин-Иванна метала в меня зевесовы молнии гражданского гнева, а юная Наталья так и подсигивала от воодушевления.

— Молчит и не идет, — наябедничала она. — Ирин-Иванна, а что дальше?

— Пиши, Наталья: «От подписи отказалась». Число. Расписывайся, — и она пошуршала бумажками. — Пошли, дальше с ней в другом месте разберутся.

— Так она же дверь загородила…

«Они пройдут сквозь меня, как танки. А я и так на ближайшие две недели — руина. Спасайся, кто может!» — здраво рассудила я и объявила:

— Не. Подходить. Я. Заминировалась.

Нет, а что еще делать-то было? Они бы меня ПИХНУЛИ. Точно, пихнули бы. Сдвинуться с места я не могла, выход загораживала, и, естественно, бедным женщинам для обретения свободы ничего не оставалось бы, как пихнуть меня.

Должна объяснить свое агрессивное поведение тем, кто не знаком с дьявольской болезнью: ни один нормальный радикулитчик в период приступа не допустит ни малейшего пихания в свой адрес. Нет, не допустит. Это немыслимо.

Но они и не виноваты, на их месте каждый бы стал пихаться: верить в этакий внезапный радикулит — и дурак не поверит (вы-то ведь тоже не верите?), бояться, что я Богу душу отдам, — так кто я им, просить, чтобы отошла, — так чины не позволяют. Они и не верили, и не боялись, и не просили.

Да бабы-то, в сущности, неплохие. Работа у них только собачья, понимать надо. Идут на каждую проверку как в бой, врут все друг другу в глаза с улыбочкой, а вежливость им вменена должностной инструкцией. Ладно, если бы только врали, а то вот еще раскорячится в углу такая коммерсанточка и пригрозит взорваться вместе с ними! А платят налоговым инспекторам, между прочим, по госрасценкам, и про взятки, честно говоря, враки порядочные. Слышать — слышала, а видеть — не видела, чтобы брали. Нормальные рабочие бабы.

И я чуть не разревелась от сочувствия к нам троим. Все мужики проклятые! Машины с булками разгружать — бабы, а мужики в это время с псковскими братанами водку жрут (нет, я Колю все-таки убью, сволоча!), по проверкам мотаться — бабы, а мужики в баньках вопросы решают. В Думах они заседают. В правительствах правят. Крышу держат, Атланты туберкулезные. Возрастные проблемы, заразы, решают около полного холодильника. Руководят они, понимаете?! Памятники Главному Мужику Века до сих пор на каждом углу — одна ручка подмышку чешет, другая на поля Родины указует: идите, бабы, пашите! Вперед, родимые! Отечество вас не забудет и, в гроб сходя, благословит. Зачем? Зачем, я вас спрашиваю, попу — гармонь, козе — баян, корове — черкесское седло, а бабе — мужик?!